Мы не сеем колючек - [5]

— Да будет земля ей пухом!

Но последнее слово все равно оставалось за мачехой, голос которой гремел уже громовыми раскатами:

— Гори она синим пламенем в аду!

Только в таких перепалках и вспоминали мать девочки. Сейида не знала, должна ли она как-то выражать свое отношение к этому или разумнее ограничиться ролью безмолвной свидетельницы. Пожалуй, лучше не вмешиваться. Мачеху ведь не переделаешь.

— Сейида! Мигом ко мне, не то я так ущипну! — прерывал ее размышления истошный крик мачехи.

Что и говорить, в этом деле Даляль была великой мастерицей. Девочка, не раз испытавшая на себе это ее искусство, стремглав кидалась на зов. Только она подбегала к кровати, мачеха, как коршун, впивалась в нее пальцами и не отпускала, пока на бедрах Сейиды не появлялись два темно-синих пятна, похожих на печати санитарного надзора, которые ставятся на говяжьи и бараньи туши в лавке мясника.

Уже один вид мачехи наводил страх на бедную девочку. На кровати возвышалась бесформенная и грязная гора мяса — жирные бедра туго натягивали рубашку, сбившийся платок топорщился на затылке, по лицу стекал пот, черный от краски для глаз. И подумать только, это расплывшееся тело неизменно вызывало бурный восторг у мужской половины квартала! Правда, прежде чем выйти на улицу, мачеха прихорашивалась: подкрашивала глаза, тщательно причесывалась, надевала плотно облегающее платье с большим вырезом на груди и нарочно спускала с плеч бретельку нижней рубашки. Ходила она как гусыня, переваливаясь с боку на бок. Со всех сторон к ней летели двусмысленные возгласы и сальные шутки. Заигрывания начинались, едва Даляль появлялась на дворе, в углу которого стояла тележка продавца батата. Прихлопывая в ладоши, он нараспев заводил:

— Батат, батат — чистый мед!

Затем поворачивался и тихо, голосом, полным показной страсти, многозначительно говорил:

— Сладко спалось, ханум?

— Спасибо, любезный, — отвечала польщенная Даляль.

— С пробуждением, красавица, приятной прогулки! — пел продавец батата, сияя от счастья, словно сбылась его самая заветная мечта.

Покачивая бедрами, мачеха плыла дальше, сопровождаемая шутками и подмигиванием. Девочка все замечала, еще не вполне понимая, что за этим скрывается. Как-то Сейида невольно подслушала разговор между торговцем прохладительными напитками Бахнаси и теткой Атувой, продававшей овощи. Сейида забежала купить морковки.

— Тетка Атува, я спешу, — крикнула она.

— Куда это? — насмешливо поинтересовалась та.

— Боюсь, мачеха побьет.

— За что? Покарай ее Всевышний! Была бы жива твоя мать, такой бы и во сне не приснилось приблизиться к Габеру.

— Сам виноват. И где он ее только откопал? — сказал Бахнаси.

— А что ему оставалось? Ведь нужно кому-то присматривать за ним и за девочкой.

— Разве нельзя было найти кого-нибудь поприличнее, а не эту грязную жирную тварь?

Хотя смысл услышанного и не целиком доходил до Сейиды, она понимала, что никто не считает Даляль источником радости и отдохновения в доме, каким должна быть женщина. Источник радости! Скорее, море беспокойства и горестей для отца и океан мучений для Сейиды.

За глаза Даляль называли шлендрой — ее почти не бывало дома: уходила с утра, а возвращалась поздно ночью, да еще подкатывала на извозчике. Но всякий раз она находила оправдания: то тетка поссорилась с мужем, и ей пришлось задержаться, пока не утихнет скандал; то необходимо было помочь какой-то другой родственнице, а то подворачивались чьи-то поминки или помолвка дочери шейха Заки. Обитатели двора не слышали этих оправданий, а если бы и услышали — не поверили бы ни одному слову своей не очень-то приятной соседки. Они имели на ее счет свое, особое мнение. Говорили, что Габер буквально вытащил ее из грязи: мать Даляль вычищала сточные ямы на скотобойне, а сама Даляль собирала макулатуру в типографии и переплетной мастерской Бараи, где работал Габер. Она, мол, показалась ему красивой и несчастной. Вот он и пожалел эту бедную сиротку. Но в трудовое прошлое Даляль люди не очень-то верили. И все же они не могли прийти к единому мнению насчет этой женщины. Даже если их подозрения верны, чем они могут доказать свою правоту? Нельзя же считать достаточными доказательствами ее легкомысленного поведения облегающее платье, крутые, зазывно покачивающиеся бедра и длительные отлучки из дому? Да и вообще, пусть Габер сам разбирается с женой. Своих неприятностей хватает!

Сейиду еще меньше интересовало, порядочная женщина ее мачеха или нет. Лишь бы избежать жестоких щипков и подзатыльников, получить от отца несколько жалких миллимов на сласти, а главное — пусть ее оставят в покое. Иногда Сейиде удавалось поиграть со сверстниками во дворе, и не было у нее более счастливых минут.

Тяжелее всего приходилось утром, когда из распахнутого окна верхнего этажа раздавался ненавистный голос Даляль:

— Эй, Сейида, принимайся-ка за дело! Ну-ка, мигом сюда, не то я тебе покажу!

Сейида опрометью взлетала по лестнице, крича на бегу:

— Иду, мама!

Отец заставлял называть Даляль «мамой».

— Скажи матери, — время от времени говорил он, — чтобы она не присылала тебя с обедом. Я поем в закусочной с дядей Бараи.