Мы идeм по Восточному Саяну - [74]

Никто из нас уже не вспоминал о пережитых минутах смертельной опасности, рассказывали только смешные эпизоды, происшедшие во время утренней суматохи.

Курсинов, например, прыгая на плот, зацепился штанами за сучок под водою, упал и чуть не захлебнулся. Плот-то он догнал, а штаны и один сапог оставил на сучке. Не до них было! Левка, пользуясь всеобщим замешательством, вылакал котел ухи, приготовленной еще с вечера для завтрака.

В полдень, наконец, вода Достигла максимального уровня и через два часа стала медленно отступать от берегов, оставив на отмелях золотистый кант из принесенной хвои.

Самбуев пригнал лошадей. Они еще до наводнения перешли протоку и провели эту ужасную ночь в береговом лесу.

Так неудачно закончилась наша вторая встреча с Ничкой. Случай на острове послужил нам серьезным предупреждением, и мы надолго запомнили, как опасно в непогоду ночевать на берегу горной речки, а тем более на острове.

Просушив одежду, груз, седла, мы решили продвинуться вперед. Вода оставила много хлама, наносника в пониженных местах долины и так напоила и размочила почву, что продвигаться по ней оказалось не легко. Лошади вязли по брюхо в грязи, заваливались, не смолкал крик погонщиков. Так нам и не удалось пробраться вдоль берега. Пришлось свернуть к отрогу, но и там не повезло — натолкнулись на завал погибшего пихтового леса. Застучали топоры, раздвигая сушник, пробудилось эхо, завилял караван по узкому проходу. Мы то возвращались назад, то останавливались, чтобы передохнуть и разведать путь.

До вечера с трудом прошли всего лишь километра три. Заночевали на первой поляне, совсем недавно освободившейся от снега, и еще не одетой в зелень.

Пока устраивали бивак, я решил выйти на вершину ближнего отрога, хотелось увидеть завтрашний путь, и втайне намеревался поискать на вчерашней кормежке зверя.

На террасах, по карнизам, на крошечных полянках, примостившихся между скал, я видел совсем свежие следы маралов. В это время они охотно посещают открытые солнцепеки отрогов в поисках зелени.

С отрога было хорошо видно верховье Нички с безымянными ключами да оставшийся позади путь, прикрытый серыми латками мертвого леса. Высоко надо мною парили два черных коршуна. Они поднимались все выше и выше, изредка роняя на землю прощальные звуки. В безмятежную даль уплывала река, пронизывая холодным жалом клочья нависшего тумана. Гасли дали. Кажется, никогда с такой ясностью не замечаешь покоя в природе, как в первый вечер после бури.

Надвинувшийся сумрак заставил меня вернуться на бивак. Не торопясь я спустился по отрогу, изредка осматривая глубину ущелья да открытые склоны, все еще надеясь увидеть зверя. Неожиданно на снежном поле, между скал, мелькнуло что-то большое, черное. Я замер. «Сохатый! И движется прямо на меня. Откуда этакое счастье!»

Ремень ружья неловко зацепился за сук кедра, и я замешкался. А сохатый уже несся к гребню. Остается еще два-три прыжка… Наконец я освободил штуцер, но не успел поймать зверя на мушку, как он исчез. Я бросился вперед и, споткнувшись о корни, распластался на земле.

Снизу доносился треск падающего сухостоя. Сначала громко, затем реже и тише. Над головою нежно засвистел рябчик.

— Ты еще тут! — крикнул я с досадой.

Да и как было не злиться. Зверь ушел. Сколько мяса упустил! Нам хватило бы его дней на десять. Невольно вспомнил про холодец из сохатиной губы, про печенку, жаренную на вертеле. Было о чем пожалеть… А рябчик продолжал насвистывать свою беззаботную песенку. Я спустился в долину ночью. Шел неохотно, словно провинившись. Товарищи, поджидая меня, не ужинали.

— Жаль, ой, как хочется мяса, ведь без него мы Кубарь не одолеем… — говорил Курсинов, опечаленный больше меня неудачей.

В семь часов утра мы уже пробирались через мертвую тайгу.

На пути лежал непроходимый бурелом. Мы выбивались из сил. Голодные лошади неохотно шли вперед к черным, еще не отогретым солнцем мысам. А лес не сдавался. Мы остановились, не зная, что делать. Нечего было и думать пробиться по Ничке до следующего распадка.

— А ты не помнишь, как вчера сохатый спустился в долину, шагом или махом[12]? — вдруг спросил меня Прокопий и предложил пойти разыскивать след зверя.

Я согласился из любопытства, чтобы узнать, какие выводы сделает Прокопий, когда мы определим, как именно пошел зверь от оврага.

Скоро на снегу, покрывавшем северный склон отрога, мы увидели следы зверя. Он спустился в долину крупными прыжками и пошел завалом. Прокопий медленно шагал, внимательно рассматривая крупные отпечатки копыт на земле. Через двести метров следопыт остановился.

— Здесь вот он стоял, видимо прислушивался, не преследуют ли его. А вот старый след, значит тут он раньше проходил, — и на лице Прокопия появилась радостная улыбка.

— Хорошо, что ты не убил его: он поможет нам пройти завал, — говорил Прокопий, пробираясь между сваленными друг на друга сучковатыми стволами.

Неспроста этого зверя зовут «лесным бродягой». Он ловко пробирается по завалам, перешагивает через любой колодник, умело выискивает проход через бурелом или топи.

Прокопий по пути сламывал сучья и изредка делал на деревьях затесы. Но странно, след сохатого все настойчивее поворачивался к реке, и чем ближе мы подходили к ней, тем мрачнее становилось лицо моего спутника.