MW-10-11 - [3]

При всей своей аристократической обходительности и воспитании Талейран не был бы Талейраном, если бы не поиздевался. Вскоре после освобождения мсье Делакруа от бремени (и здесь нет никакого преуве­личения - вырезанная опухоль весила тридцать два фунта!), в декабре 1797 года в парижских книжных лавках появилась брошюрка на 31 странице под следующим названием: "Операция по удалению опухоли мошонки, которой подвергся 27 фрюктидора V года гражданин Шарль Делакруа, бывший министр иностранных дел, пол­номочный министр Республики Франции в Батавской Республике (...) Напечатано по указанию правительства". Французские врачи на основании прочтения решительно выразились, что мсье Делакруа не был способен к ре­продуктивной деятельности за два месяца до хирургического вмешательства; так что все сразу же стало ясно. То ли Эжена Делакруа эта проблема не волновала, то ли еще что, но никогда в своей жизни не дал он по себе понять, интересует ли его проблема: папа Талейран или папа Делакруа? Ему не мешало и то, что он совершенно не похож на родителей, зато его физиономия удивительнейшим образом припоминает черты князя Талейран-Перигора.

А теперь, когда мы уже все это выяснили, перейдем к живописи Делакруа. Ведь стоит, потому что, как написал - хотя и не первым констатировал - Юлиуш Стажиньский: "Вместе с Делакруа кончается идущая от Ренессанса великая порода художников, что были, как Леонардо да Винчи, одновременно поэтами, учеными и философами". Сказано сильно, и это следует лишь доказать.

С самого начала: что такое романтизм в живописи? От этого вопроса, равно как и от ответа на него, мы никак не уйдем, желая понять Делакруа и войти в то его произведение, что висит в моем Музее 367 Вечера. Романтизм - о чем я уже вспоминал, говоря о Гойе и Фридрихе - это постнаполеонизм на холсте, стиль, являю­щийся (как и почти каждый другой) отрицанием предыдущего, в нашем случае - антагонистом неоклассицизма. Тот стиль был лакеем режима, этот же - политически оппозиционен ему (да и мог ли он быть каким-то другим в период общеевропейских кандалов Священного Согласия?), он желает быть полностью свободным и служить исключительно свободе. В любом ее проявлении, как хорошем, так и плохом. Это во-первых. Далее, расклады­вая по пунктам, как учит нас учебник, орнаментационной стилизации неоклассицизма романтизм противопос­тавляет натуру неприглаженную, дикую, а-ля Руссо; виртуозному, спокойному рисунку - стихийный колорит; бегущему всяческого напряжения, остановленному в недвижности кадру - вулканическую экспрессию движе­ния, извержение, ничем не сдержанное воображение, громы и молнии! Все это имеется уже в "Коне, испуган­ном бурей" (Делакруа, 1824 год), картине, что была одним из штандартов романтизма.

Только не дадим себя обмануть отрицаниям самого Делакруа, который когтями-ногтями защищался перед тем, чтобы его классифицировали к "романтической школе", и, сражаясь с неоклассиком Энгром, ссы­лался на Гомера и величие античности. Даже само это отношение - отвращение к однозначности ярлычка - уже было архиромантичным.

Одним из базовых канонов романтизма стала идея единства искусств: музыки, театра, поэзии и живо­писи. Тут Делакруа вознесся на такие вершины, что никто из современников не мог с ним сравниться. Только в нем этот синтез нашел колыбель, сравнимый с идеалом. Всего этого он достиг путем всестороннего образова­ния, подпитываемого голодом к постоянному совершенствованию, голодом, который успокаивал так жадно, что коллеги все дальше и дальше оставались позади, и в конце концов сошли с дистанции. "Не понимали его совершенно..." - свидетельствует Бодлер.

В нем сыграли брак четыре культа: Шекспира, Вебера, Шопена и Байрона.

Шекспир - это драма, персонажи которой (особенно женщины: Джульетта, Дездемона и Офелия) и ее страсти оживут на полотнах Делакруа; Эжен даже буквально пытается идентифицировать себя с великим уро­женцем Стратфорда. После беседы с приятелем о Бетховене и Шекспире, он записал, что тот "сделал ему честь, зачисляя в категорию диких наблюдателей человеческой натуры". Сам же он считал Шекспира одним из тех немногих, что "сами не управляют своим гением - это гений ими управляет". Он желал, чтобы и с ним было то же самое. И так оно и было. Сколько говорит нам всего лишь одно предложение из его "Дневников", выра­жающее истины, сгоняющие сон с век у всех драматургов: "Один только Шекспир мог открыть уста духам".

Вебер - это опера со всем ее живописным пафосом. Делакруа записывает в своем дневнике мысли ве­ликого немца: "Гений творит свой собственный мир, и хотя поначалу мир этот кажется нам непонятным, как только нас охватит чувство музыки, мы тут же познаем то неосознанное впечатление, которое и складывается в чувство гармонии (...) Одна лишь коммуникативная гармония заставляет струну вибрировать; давая ей жизнь, она не портит ее материально, в то время как стекло, способное издать только один тон, лопается, если его уда­рить слишком сильно. Точно так же и сердце человека может ответить рвущим душу звуком, если мы подейст­вуем согласно тому тону, на которое оно настроено." Но вместо всех этих слов достаточно одной строфы Бод­лера: