MW-02-03 - [9]

Потому-то и не спрашивайте меня, что все это доказывает. А ничего! Я ничего не собирался доказы­вать. Мне хотелось все это пережить. я видел только лишь это, иногда вообще превращаюсь в слепца, чтобы наново обрести зрение. Я отслужил мессу поиска, чтобы удовлетворить одну из своих страстей. Так мы и должны поступать. Предаваясь охоте исключительно за материальными ценностями, мы сами выстраиваем для себя узилище; сидя в нем вместе с золотом, что вовсе не является тем, ради чего стоило бы жить (вот только как можно жить бкз него?), мы забываем о наших других мечтаниях, и сад мистических переживаний становится для нас запретной зоной. Ведь ничто и никогда не сможет заменить нам путешествия по таинственным закоул­кам наших иррациональных маний; сокровища стольких воспоминаний, стольких часов блужданий наощупь и пробуждений в ореоле рожденного нашим воображением совершенно бесценны. Когда я разыскиваю в памяти то, что дало мне в жизни чувство стабильности, что оправдывает мое существование, когда подсчитываю те минуты, которые уж наверняка не потратил впустую - всегда отыскиваю блуждания по секретным дорожкам троп в никуда, по которым я не смог бы пройти благодаря даже самому наивысшему положению или богатству. Воспоминания, отпечатанные на грани безумия и яви - этого нельзя купить ни за какие деньги...

Но давайте еще на миг вернемся к теме. Если истинно то, что вся мудрость мира и вселенной была за­ключена в секретных знаниях жрецов самого таинственного места на Земле - Тибета, то встретившие там собак пренебрежение и оскорбления, стали одним из самых пронзительных символов заката и утраты этих знаний. Китайские агрессоры после завоевания Тибета в 1950 году истребили тибетских собак, уничтожая древнюю тибетскую культуру. Вот как писал об этом в "Шпигеле" (10-17.09.1980) Тициано Терзани:

"Не пощадили даже священную иву в центре Лхасы, которая, якобы, выросла из волоса Будды. Сегодня можно видеть лишь сухой пенек, весь покрытый молитвенными полосками. Было запрещено сжигать яковое масло в посвященных лампах, считая это расточительством. Собаки были признаны паразитами. Набожные родители должны были смотреть на то, как их детей учат забивать собак камнями или палками, хотя - согласно тибетским верованиям в перевоплощение - душа человека может возродиться в собаке, равно как и в любом другом живом существе".

Ага, и еще кое что, в самом конце рассказа о византийском псе-проводнике путников к полюсам тайны. У индейцев племени Таулипаг существует верование, что собаки - это проводники душ, направляющихся в страну мертвых. Согласно этим верованиям собаки ведут туда души только лишь тех людей, которые при жизни были к собакам добры. А души тех, кто при жизни собак обижал, эти псы загрызают, из-за чего загроб­ная жизнь для таких людей становится недостижимой. Если мой рассказ даст мне прощение по пути в страну смерти, это будет означать, что я достиг цели.

...А вообще-то, всю эту болтовню можно заменить одним высказыванием, которое ни с того, ни с сего появляется в "Заметках художника" Яна Цибиса: "Были такие собаки, у которых Павлову никак не удавалось выработать условные рефлексы. - Да здравствует понятие свободы!"

MW: ЗАЛ III

И ТРАУРНЫЙ КОРТЕЖ, ЧТО, ПРАВДУ ГОВОРЯ, ПРИРОДУ ПОДАВЛЯЕТ...[1]

"Сон лжи.

И траурный кортеж,

что, правду говоря, природу подавляет.

Художник.

В твоем бессмертии пусть Прелесть зарыдает,

и Ужас засмеется."

РАФАЭЛЬ АЛЬБЕРТИ "Гойя"

Два любимейших моих батальных полотна оба относятся - совершенно случайно, и это уже несколько странно - к одной и той же войне. Войне испанцев с Наполеоном. И даже более того - оба они касаются только лишь 1808 года. Пусть даже появившись с разрывом в сотню лет, они являются иллюстрациями двух событий, разыгравшихся на протяжении шести месяцев: 2 мая 1808 года и 30 ноября того же года. Более того: оба стали портретами побед единственных (если не считать голландцев) нефранцузских солдат, принадлежащих к гвар­дии Бонапарте, его экзотических наемников: мамелюков и поляков, что добыли Испанию для Наполеона лишь затем, чтобы впоследствии французы смогли потерять ее наиглупейшим образом.

Первая из этих картин вышла из под кисти испанца Гойи, автор второй польский художник Войцех Коссак. Возможно, в этом тоже имеется какое-то сюрреалистичное правило, заключенное Сальвадором Дали в утверждении: "Каждый испанец - это немножечко славянин. Только Польша да Испания не принимали участия в крестовых походах." Наполеон компенсировал им недостаток крестоносной идеи и участия именно в 1808 году, дав возможность обоим народам скрестить оружие, с тем еще, что на польской стороне очутились и по­томки тех, против кого, собственно, крестовые походы и устраивались - мамелюки.

На полотне Гойи ярость взаимоубийства. На картине Коссака - пустота и смертная тишь. Обе экстремально различны. Две гениальные поэмы о гвардейском иностранном легионе императора, составляющем мелочь в орнаменте наполеоновской кавалерии, но в то же время - являющемся ее боевой элитой. Немногочисленные, но вызывающие наибольший ужас в бою. В обеих стычках, портреты которых сделаны испанцем и поляком, приняло участие - и в этом еще одно удивительное совпадение - равное количество мамелюков и польских шволежеров, приблизительно по 130 против превосходящих толп. Достаточно.