Музыкальная классика в мифотворчестве советской эпохи - [15]

.

Основным плацдармом для острой полемики по вопросу о Мусоргском между двумя столицами стала ленинградская «Красная газета» (в ее вечерних выпусках, отвечавших за освещение культурных событий)119, постоянным сотрудником и рецензентом которой являлся Асафьев. Одновременно он был советником по репертуару в петроградском Малом театре (позже – МАЛЕГОТ120) и ГАТОБе121, принимая непосредственное чисто практическое участие и в продвижении на сцену новой версии, и в ее инструментовке совместно с Ламмом. В начале декабря в вечернем выпуске «Красной газеты» появляется отчет о заседании в ЛГАТОБе по поводу запланированной постановки авторской редакции, восстановленной Ламмом122. Создается впечатление, что два главных оперных театра страны вступили в негласное соревнование за право «первой ночи» в обладании «аутентичной» постановкой Мусоргского. О накале страстей можно судить хотя бы по тому, что подготовка московской премьеры, состоявшейся 18 января 1927 года, в течение всего декабря находилась под обстрелом ленинградской прессы.

Напомню, что еще за несколько лет до начала этой громкой художественной акции оценка Асафьевым «подлинного», «не приукрашенного» редакциями Мусоргского была далеко не однозначной:

Но возможности, открытые его интуицией, предваряли технику музыкального воплощения на несколько десятков лет вперед <…>. Оттого, как ни велики предвосхищения Мусоргского и ни глубоки его замыслы, многие из них <…> погибли или остались в стадии незавершенного воплощения и потребовали усидчивого труда редакторов, главным образом, самоотвержения Римского-Корсакова. Что же получилось в результате: то, что в большинстве случаев мы имеем творчество Мусоргского отраженным в зеркале чужой работы. <…> И действительно, нет спору, что сочность иных эскизов Мусоргского при всей своей корявости дороже профессорского лоска, но ведь для воспроизведения музыки эскизы не годятся <…>123.

В 1928 году – подготавливая почву для издания Музсектором Госиздата клавираусцуга и партитуры «Бориса» в редакции Ламма124 – Асафьев писал уже нечто принципиально иное:

Опыт Мусоргского оказался настолько впереди своего времени, что через двадцать приблизительно лет после его осуществления понадобилось редакторское вмешательство Римского-Корсакова, чтобы приспособить партитуру Мусоргского к вкусам театральной публики и пышному стилю барокко «последней империи». <…> Что же получилось? Получилось блестящее историческое театральное представление с фигурой кающегося злодея Бориса на первом плане с его пышным коронованием и не менее пышной кончиной. Народная драма отошла на задний план и народ, как актуальный элемент, был смягчен и облагорожен125.

Сам же вклад Римского-Корсакова оценивался им теперь хоть и с одобрительным снисхождением, но с едва ли не унизительными для памяти этого крупнейшего музыканта оговорками:

Но как бы там ни было, работа Римского-Корсакова, благодаря чудесной музыке Мусоргского, встретила широкое и общее признание. Этому помогло еще и то обстоятельство, что одна из сильных ролей Шаляпина – роль царя Бориса была выучена артистом, именно в корсаковской редакции126.

Более того, по новой оценке Асафьева, в которой легко угадывается парафраз знаменитого возгласа пушкинского Сальери,

<…> не Мусоргский стал выразительнее, а стиль Римского-Корсакова углубился и вырос, когда произошло слияние музыки Мусоргского как материала (а не как омузыкаленного мира идей и переживаний композитора) с приемами сочинения Римского-Корсакова. «Борис» же Мусоргского остался существовать сам по себе.

Представим себе, что Микель Анджело «редактировал» бы Рафаэля, Вагнер «правил» бы Дебюсси, Родэн заканчивал бы Канову, Боровиковский реставрировал бы Андрея Рублева, а Стравинский «чинил» бы Шенберга или Скрябина127.

А.Н. Римский-Корсаков128 вынужден был напоминать современникам, отвергая упреки в редакторских «вольностях» отца:

<…> вольности последнего были все же вольностями не рядового музыканта или досужего умника, а делом видного художника129.

Вступая в спор с этой позицией еще в период, когда работа Ламма не была завершена, не оспаривая ее исторической ценности и возможности появления на ее основе студийных постановок, он все же предупреждал:

К сожалению, при том безмерном «углублении» основного задания, с которым встречаешься на стороне безоговорочных энтузиастов подлинной редакции, не только не приходится ожидать вполне справедливого и объективного отношения к делу, совершенному в свое время Римским-Корсаковым, как редактором «Бориса», но иной раз и становится прямо страшно и за самого Мусоргского: под сомнение ставится и сама авторская редакция 1875 г., как художественное целое. Черновики Мусоргского мобилизуются против его же чистовиков»130.

При этом Е. Михайлова, изучившая полную хитросплетений сценическую историю «Бориса» и его редакций, обратила внимание на то, что «собственно, работа П.А. Ламма, проведенная в 1920-е годы, реализовала на практике направление в изучении ‘‘Бориса’’, заданное А.Н. Римским-Корсаковым»131 в статье 1917 года, где им была впервые поставлена проблема «истинного плана первой редакции»