Музыка на Титанике - [5]

Может, есть такая кнопка, чтоб нажать – и вперёд,

или есть одна улыбка в облаках расписных…

да ни кнопка, ни улыбка не берутся в расчёт —

всё крутится и светится без тебя и без них».

Что делать этому фанту?

1-му фанту

Этому фанту – спеть,

спеть и сыграть на лютне:

пусть соберутся люди

и прилетит Господь —

на тихом облаке,

по своему хотенью,

ибо нет публики

в мире первостатейней.

Пой, драгоценный фант,

струны перебирая,

мелко перетирая

свежего лиха фунт,

пой-ничего-не-знай,

пой-ни-о-чем-не-думай,

кроме своей резной

лютни, стихом ведомой.

Возраст, привычки, пол —

нам безразлично, кто ты,

помнил бы только ноты,

только б играл и пел!

Встретимся наверху —

всяк сам себе хозяин.

По твоему стиху

там мы тебя узнаем.

2-му фанту

Этому фанту пройти четырнадцать километров,

после чего повернуть направо и тут же налево:

на горизонте начнёт различаться нитка залива

и небосвод будет пепелен… нет, перламутров.

Издалека запахнет водорослями и планктоном,

и небольшими ракушками с роскошными завитками,

жизнь будет передвигаться со скоростью Мураками,

то есть стоять на месте… причём фиктивном.

Можно пройти ещё километров десять-пятнадцать

и не заметить при этом почти никаких изменений:

тот же залив и небо – разве водоросли чуть зеленее,

те же ракушки – разве чуть больше пятнистых.

Дальше идти ни к чему, ни направо и ни налево,

глупо оно – и понятно любому разумному фанту:

мы никогда даже не приближаемся – к делу ли, к факту

или хотя бы к заливу… мы так далеко от залива!

И никакому разумному фанту некуда, значит, деться:

во-о-он она, значит, граница… но на то она и граница,

чтоб нам в конце-то концов вдруг расплакаться и оглянуться,

всем вдруг расплакаться и оглянуться – как в детстве.

3-му фанту

Этому фанту – повязку надеть на глаза.

Вот… и пускай он расскажет, как жизнь весела!

Жизнь весела, и по каждому плачет креза,

плачет креза и звонит в свои колокола.

Вот… и пускай этот фант, значит, так и живёт,

ясное дело, не всю свою жизнь напролёт —

только пока не закончена эта игра,

час-полтора.

Вот… и пускай он попляшет, пускай подурит,

пару напустит и пару сердец покорит,

в жмурки хоть с кем поиграет – хоть с Богом самим,

мы и сегодня не ведаем, что мы творим.

Вот… и пускай он попляшет на самом краю,

там, где боятся за участь смешную свою —

только пока не закончится эта игра,

час-полтора.

Вот… а потом пусть повязку его удалят,

пусть он очнётся – поймёт, что ему много лет

и что никак не пристало уже, старику,

в игры играть… пусть заварит себе кофейку,

сядет в сторонке и, выпустив, значит, пары,

вспомнит, что в жизни его, кроме этой игры,

не было, в общем, другого, и длилась игра —

час-полтора.

4-му фанту

Этому фанту – кричать петухом:

пусть на метёлке поскачет верхом

и покричит петухом.

Всё это мало кого развлечёт,

только оно не берётся в расчёт,

тут ничего не берётся в расчёт —

тут у нас судно течёт.

Значит, кричи и кричи во весь дух,

некто петух или как бы петух,

трепетнейшая из птах!

Значит, кричи и скачи на метле:

так ведь ведут себя на корабле,

что никогда не пристанет к земле

и задохнётся в петле.

Мы назначаем тебя крикуном,

чтобы на маленьком судне дрянном

был у нас свой метроном —

был и отсчитывал, сколько кому

тут остаётся смотреть за корму,

вдаль – перед тем, как уже напряму —

ю погрузиться во тьму

Попетушись ещё, попетушись,

распетуши эту глупую жизнь,

глупую хлипкую жесть:

тут и осталось всего ничего,

да и оно, дорогой, кочево:

нечто, зажатое между двух о —

облако, нет ли… Бог весть.

5-му фанту

Этому фанту идти целоваться на улицу —

с кем ни попало идти целоваться на улицу:

а попадётся ему дьяволица ли, горлица —

это неважно совсем, и пускай не печалится.

Да и какая нам, в сущности, разница, Господи,

с кем целоваться, раз мир исцелован уж весь, поди,

и поцелуи аж с неба спускаются гроздьями —

спелыми гроздьями, лишними гроздьями, праздными.

А в целовальнях – работа, там пляшут работники

в чанах глубоких, и чавкают чаны глубокие,

преобразуя в вино поцелуи и с бочками

переговариваясь золотыми словечками.

То-то начнётся веселье на рыночной площади —

только вином молодым по ковшам вы заплещете,

целовали, целовальщицы, целовалёнычи,

над бурдюками склоняться готовые до ночи!

Хватит уж, нечем платить… да о чём вы, жеманница,

даром берите – всем хватит, ещё и останется!

И веселится весь вечер счастливая улица:

вон поцелуй в пляс пустился, а вон – поцелуица.

6-му фанту

Этому фанту – больше не плакать, будет с него.

Это не то чтоб чья-нибудь прихоть: просто пора

выплакать слёзы, выключить шлюзы и – на простор

некоей, значит, медленной фразы, в дальнюю даль.

Этому фанту больше не плакать – только пронзать

толщу пространства, свежую мякоть нового дня,

всё изменилось, как по приказу… только не знать,

чем ты закончишь новую фразу, чем и когда.

Пусть либо мастер, либо профан ты – только не как

прочие франты, прочие фанты: наполови…

ну, значит, с Богом, ну, значит, с бегом – снова бежать

под своим флагом, под Его игом – благом Его.

Ах, на просторе – как на постое, на пустыре:

есть ли, не есть ты, здесь ли, не здесь ты, разницы нет.

Были бы мысли – как-нибудь после договоришь

то, что собрался, в будущем, если… вдруг повезёт!

7-му фанту

Этому фанту – вернуться домой, домой,

вернуться домой дорогой самой прямой