Музыка на Титанике - [4]

и стихами жизнь свою опять измерять:

жизнь легка, да мера не та.

Соловьёв отправили на Соловки,

а я сам сказать не рискну,

что случится через – например – три строки

или даже через одну.

Арифметика

Прибавив яблоко к дождю…

1988

1

Прибавив яблоко к дождю… – поди-ка вспомни

тот дождь, то яблоко и то, как невесомо

слова кружились в голове, огни и камни

и как понятна мне была их связь и сумма!

А почему… а почему – я сам не знаю:

предметы, числа, имена – лежали рядом

и подгонялись без труда, почти вплотную,

одним движеньем и одним беспечным взглядом.

Равнялись птицы небесам и рыбы – рекам,

равнялись звёзды островам… и чистым небом

я уходил с одним хорошим человеком,

который назывался бог, но богом не был.

Я уходил и уносил с собой в котомке

и арифметику свою, и свою веру —

сложивши вместе все труды и все задумки,

прибавив полночь к светлячку и к мирре серу.

А там… уже не удалось разъять обратно

всё, что друг с другом так сжилось и так сложилось,

и так срослось, и после стало непонятно,

что тут к чему и что за чем, такая жалость…

2

Прибавив яблоко к дождю… – и что ж потом?

Да как-то не было «потом» в те времена —

тогда была у нас гармония одна

во всём своём забыл каком – ах, золотом! —

и вёлся счет не так…

А впрочем, не велось

тогда счетов: тогда всего было не счесть,

и стук часов, переходивший в стук колёс,

одну лишь вечность знал – по имени Сейчас.

И всё-то было навсегда там, а отнюдь

не как-нибудь – и мир стоял, как монолит:

тогда у мира было нечего отнять,

тогда на свете было нечего делить,

и правил не было, и знали наперёд,

что хоть какую ерунду к другой добавь,

а всё равно они встряхнутся, воспарят —

и превратятся исключительно в любовь!

Там отдавалось так же просто, как бралось,

не различались апогей и перигей,

и всё обменивалось, оптом или врозь,

на снова всё, но только выделки другой.

3

Прибавив яблоко к дождю… – я повторяюсь,

всё повторяется, на том стоят стихи,

дожди и яблоки, спокойствие и ярость,

печные сполохи, кузнечные мехи,

речные всплески и ночные перелески,

пески морские и мирские голоса —

всё то, что детский наш язык, язык библейский

вместил в себя – и над собою поднялся:

такая вьючность в нём, такая в нём живучесть…

такая музыка молочная слышна!

Ах, нам, пожалуй, ничего уже не вычесть

и ничего не разделить ни на, ни на:

весы все сломаны, прошли все времена,

другими стали и длина, и ширина,

а высота переменилась и подавно,

но как возвышенно, как трепетно, как дивно

горит поставленная на помин свеча

Дождю и Яблоку – прозрачная, нагая!

И жизнь смущается, пустое лепеча,

но по привычке всё слагая и слагая…

«А ещё я вот что тебе скажу…»

А ещё я вот что тебе скажу:

ничего не бывает для.

Я за жизнью этой давно слежу —

ничего не бывает для.

Иногда нам кажется: это для —

или: это уж точно для!

Но на самом-то деле пуста земля,

пуста и безвидна земля.

А ещё я вот что тебе скажу:

ничего не бывает за —

и не зря к последнему рубежу

мы приходим, закрыв глаза.

Иногда нам кажется: там гроза —

или: там горят образа…

но, покуда действуют тормоза —

жми-ка лучше на тормоза!

Поживи пока, погуляй пока

по зелёному бережку,

поклонись, завидевши облака,

помолись речному божку,

походи по кромочке бытия,

мёд пия и песни поя, —

только не говори и не думай, как я,

и не живи, как я.

Автоматическое рождество

На макушке ёлки птичка в золочёном гнезде —

у неё внутри мотор, чтоб распевать на весь лес.

Хорошо, что батарейка в Вифлеемской звезде:

оттого пылает ярко, будет много чудес.

Будут выситься под ёлкой серебристой горой

свёртки со свистком и белкой, с пирогом и нугой —

словно кто их из-за ёлки наметает пургой

и глядит себе из щёлки: хорошо ль, дорогой?

И без спички будут свечки загораться – на взмах

то ль хвоста, то ли уздечки пряничного коня,

ты-то знаешь: это ангел их включает впотьмах,

он воздушен весь и огнен, и он любит меня!

Будет скатерть-самобранка – и возникнет в лучах

вдруг тарелка-самозванка с солнечной отбивной:

а механика такая, что небесный рычаг,

весь в лучах и весь сверкая, не жалеет огней.

Будет, будет, так и будет… и уже так и есть:

ни подарком не обидят, ни свечой, ни едой.

Вот и агнец вдруг нашёлся, вот и вол уже здесь,

и волхвы свои кошёлки потрошат под звездой.

Скушай маковый калачик – так уж заведено,

есть на то особый ключик – им и заведено:

не хотело заводиться, но потом завелось —

сбрызнули святой водицей да добавили слёз.

И пока завод не сношен и нежны жернова,

каждый грешен и утешен и беда не беда —

автоматика крутится, батарейка жива

и поёт над нами птица золотые слова:

«Всё само собой, родимый, будет быть, будет быть,

ты никтым-никто, родимый, в этой общей судьбе,

так что смейся или плачь ты, помни или забудь —

существует в мире нечто, что живёт не в тебе:

Улыбается Иосиф не в тебе – вне тебя,

и Мария, шаль набросив, приняла произвол,

вне тебя пылает в яслях огонёк бытия,

вне тебя собрблись ослик, и ягнёнок, и вол.

И совсем никто не нужен, чтобы всё было так,

и уже цветок из ножен вынимает дитя,

говорит “Make love” – и плачет, и целует цветок,

и поёт три раза кочет и летит на восток.

Поприветствуй, коченея, вечный круг Рождества:

это чудо сочлененья всех колен и валов —

всех подарков и всех свечек, всех тарелок, всех уздечек,

всех ягнят, и всех ослят, и волов!