Музыка на иностранном - [2]

Я абсолютно уверен, что идея романа, который я собираюсь писать (надеюсь, те мелкие, но досадные помехи, которых немало в моих ежедневных разъездах, будут не слишком меня отвлекать), родилась именно в туалете. Почему именно там и тогда? Не знаю. Возможно, еще до того, как идея оформилась у меня в голове, она уже пребывала во мне, но таилась до поры до времени. Может быть, долго. Может, еще десять лет. Да, сейчас я уверен, что именно так и было.

У памяти — свой словарь подсказок и ассоциаций. Например, когда я иду помочиться, я почти всегда вспоминаю одну злосчастную историю, приключившуюся со мной еще в детстве. Завершив свое дело в уборной, я слишком поспешно застегивал «молнию» и защемил кожу на самом чувствительном месте понятно какого органа. Больно было — кошмар. Я дернул молнию вниз, но стало только хуже. Пришлось звать на помощь отца. Он теребил «молнию» так и этак — я при этом визжал и скулил, как побитый щенок, — но тоже без толку. В своей обычной манере библейского патриарха он изрек, что штаны на пуговицах (какие он носит всю жизнь) во всех отношениях лучше, чем брюки на «молнии». Может, оно и так, но мне от этого было не легче. В конце концов — с помощью здравого смысла и маргарина — мы все-таки вызволили мой несчастный орган. Отец рассмеялся и сказал, что, если бы что-то у нас не заладилось, из меня получился бы иудей. Я прожил, слава богу, уже полвека и все это время исправно ходил в туалет, и все же воспоминание о том болезненном переживании возвращается почти каждый раз, когда я собираюсь застегивать «молнию».

К счастью, в ту ночь, которая, как мне кажется, определила ход всех дальнейших событий (я говорю о рождении идеи романа), эти печальные воспоминания мне не мешали — по той простой причине, что в уборную я отправился из постели, а стало быть, без штанов. Будь на мне брюки, то, стоя перед унитазом, я наверняка вспоминал бы отца и снова думал бы обо всех возложенных на меня надеждах, которых я не оправдал; и вполне может быть, что тогда Дункан, Джиованна, Чарльз Кинг и другие персонажи, занявшие все мои мысли на последующие десять лет, не явились бы — незваные гости — у меня в воображении. Но в тот раз никаких мочеиспускательных ассоциаций у меня не возникло; что-то иное изменило ход моих мыслей. Может быть, некое случайное ощущение в холодной уборной вдруг слилось с каким-то неясным воспоминанием — и получился зародыш истории, за которую я должен был взяться еще тогда, но успешно откладывал до сего дня. Что меня подтолкнуло — какая подсказка, какой раздражитель? Ведь что-то должно было дать толчок моей мысли, чтобы она пошла именно в том направлении, в котором пошла? Наверняка это было что-то такое, что обычно и вовсе не замечаешь; как навязчивая мелодия, которую ты напеваешь себе под нос, и тебе вдруг становится интересно, откуда она взялась — роешься в памяти, перебираешь множество событий и наконец в ворохе воспоминаний натыкаешься на случайно услышанную банальность, или бегло прочитанную фразу, или мельком увиденную вещь и понимаешь, что именно от нее и пошла цепочка ассоциаций, которая вылилась в эту мелодию, накрепко засевшую у тебя в голове. Примерно так. Я уже говорил, что идея романа, который я собираюсь писать, родилась той ночью в уборной, но само по себе это мгновение было кульминационным моментом каких-то иных, скрытых процессов. Однако если я стану сейчас рассуждать о начале начал, тогда можно не сомневаться: пройдет еще десять лет, прежде чем я возьмусь наконец за книгу.

Тогда, в уборной, я сделал свои дела, не мучаясь детскими воспоминаниями об отце. Но что-то заставило меня вспомнить об одной давней случайной встрече — и тут я увидел их, Дункана и Джиованну, которые встретились в поезде так же случайно. Откуда взялись эти люди? Куда они направлялись? (А вообще кто-нибудь знает, откуда он взялся и куда идет?)

Вот еще одна ассоциация, еще одно мучительное воспоминание. После той ночи всякий раз, когда мы с женой занимались любовью, само это действо неизменно подталкивало меня на размышления об этих таинственных людях, о Дункане и Джиованне. Они жили во мне; я пытался избавиться от их присутствия, но они очень успешно сопротивлялись всем моим усилиям. «О чем ты думаешь?» — спрашивала жена, и мне приходилось врать, измышлять подходящий ответ — не мог же я ей признаться, что думаю, о Джиованне и пытаюсь понять, к какому типу женщин она относится: к волчьему или кошачьему.

Днем, когда приходится полностью сосредоточиваться на работе, за которую тебе платят деньги, очень просто не думать об этих персонажах (когда работаешь преподавателем, это очень способствует подавлению всякой более или менее длительной мысленной активности). Так что днем они меня не донимали, днем я вообще про них забывал, зато по ночам они возвращались — не каждую ночь, но все же достаточно часто. И всякий раз их история, которая уже покрывала их плотным налетом и потихонечку затвердевала, чуточку отличалась от той истории, что была в прошлый раз. Хотя, может быть, память снова меня подводит. Или же мои персонажи и вправду «зажили собственной жизнью», как любят говорить писатели.