Музыка из окна - [12]

А то на двух ногах:

То палкой мерил шлях,

Вернее, тротуар,

А то на костылях

Мелькал, еще не стар.

Он возникал вдали,

Без очереди лез…

Сутулят костыли,

Стройнит ножной протез.

Дед

В голубом берете старый дед

Возится на огороде.

В остальном он, собственно, одет

Как обычно вроде.

Может быть, десантником служил,

Когда был он в силе?

Но любой поправит старожил,

Что тогда такое не носили.

Приглушенный памяти набат

Слышен неустанно…

Но вернулся внук пять дней назад

Из Афганистана.

Потому-то, солнышком согрет,

Все денечки эти

Шебаршит у дома старый дед

В голубом берете.

Подчасок

Часовой с подчаском —

Как пастух с подпаском.

Там большое стадо

Требует помочь.

Здесь — огромность склада

И глухая ночь.

Никого на свете,

Только мы вдвоем

На одной планете,

На посту своем.

Дохожу до края.

Оторопь берет.

За угол ступая,

Штык сую вперед.

Никого. И — снова.

Вот луна взошла.

Вижу часового

У того угла.

В сне, довольно частом,

Столько лет подряд

Часовой с подчаском

На посту стоят.

Сестренка

Подбеги ко мне, сестренка,

Рядом упади.

Знать, сломалась шестеренка

У меня в груди.

Только что бежал я смело,

Автомат неся.

Вдруг пред взором потемнело.

Жизнь, наверно, вся.

Рана, кажется, сквозная.

Шепот над плечом…

Я теперь лежу, не зная,

Вспоминать о чем.

Попросить бы мне сестренку

Отползти со мной в сторонку

И поцеловать меня

На закате дня.

Давнее

Вернуть опять

Свои повадки,

Часок поспать

На плащ-палатке.

Предгорья Альп,

Зари полоска.

Прозрачный альт

У подголоска.

В дыму, в пыли,—

Без аллегорий,—

Сквозь ад прошли

До тех предгорий.

Пиджак

Удовольствие в зрачках,

А всего по той причине,

Что пиджак его в значках,

В разноцветной их пучине.

А ведь дожил до седин,

И такой концерт затеян!..

Орден истинный один

В пестроте сплошной затерян.

«Осенены своим Гербом…»

Осенены своим Гербом —

Серпом и молотом и прочим,

Что нашим поднято горбом,

Трудом крестьянским и рабочим.

Озарены своей звездой,

Ее привычными лучами,

Что в годы бедствий и в застой

Всегда горела за плечами.

Оглушены… Оркестров гром —

И Гимн плывет над отчим краем…

Но только сами не поем

И слов по-прежнему не знаем.

«Без боли говорить об Украине?..»

Без боли говорить об Украине?..

Казалось — даль, а нынче смотришь — близь!

Скажи, ну как же быть твоей равнине —

Хоть отдались она, хоть отделись?

Хоть отелись теленком рыже-белым,

А может быть, и желто-голубым,

Как поступить с тем страшным черным делом

С Чернобылем, навеки горевым?

Сто лет пройдет, и двести, да и триста,

Он прорастет сквозь наши мозг и кровь.

Ах, долго будет длиться эта тризна,

Основа ей — небрежная любовь.

Мы связаны немыслимой порукой,

Той круговой, а также и судьбой.

Смотри, и Белоруссия с Калугой,

И Брянск, и Тула рядышком с тобой.

«Увы! Не старость, не война…»

Увы! Не старость, не война —

Какая-то иная сила

Его внезапно подкосила.

В том вряд ли есть твоя вина.

Тебе ж — морщины, седина.

Ах, Боже мой, не в этом дело.

Ты здесь другое разглядела:

Дорога разъединена.

Делила с ним свою судьбу,

Но смерти выпрямилось жало.

Тот, с кем в постели ты лежала,

Теперь один лежит в гробу.

Надпись на книге прозы

Для будущего гения пишу.

Пускай берет бесценные детали.

Себя упоминать я не прошу,

Лишь бы они роман его питали.

Характеры напишет, глубоки,

Солдата, женщины и полководца.

Поднимет сводки, схемы, дневники,

Но без меня и тут не обойдется.

Я сам под дудку прошлого пляшу,

Осколок отходящих поколений.

Для будущего гения пишу.

Пускай берет! Но только, если гений.

«У колодца и у колонки…»

У колодца и у колонки

Ведра подняты тяжело…

От повестки до похоронки

Время, кажется, вмиг прошло.

Снова ночи весной белесы,

Надрывается соловей.

Снова женские эти слезы

С каждым вечером солоней.

Кушка

Дальше Кушки не пошлют.

Меньше взвода не дадут.

Курсантское изречение

Дальше Кушки не пошлют!

А пожалуйста — послали

В тот неслыханный маршрут,

В те расплывчатые дали,

Где барханы и жара,

Где тельняшки пропотели,

И домой писать пора

Про бои и про потери.

А недавний лютый зной

Приграничной нашей Кушки

Тенью кажется сквозной,

Вроде детства и опушки.

«Окончился жестокий торг…»

Окончился жестокий торг.

Смерть выиграла это дело.

Доставлено в московский морг

Его истерзанное тело.

На серебристом корабле —

Через ущелья и пустыни,

Леса, текущие во мгле,

И небеса в прозрачной сини.

Вблизи товарищей своих

Лежал в ночном холодном зале.

Сквозил туман. Рассвет был тих.

Родители еще не знали.

Он слышал дальнюю трубу,

Но высшего не слышал гласа,

Солдат в запаянном гробу

С окошечком из плексигласа.

Стансы

Суровые стансы!

Подставив под ухо ладонь,

Кремлевские старцы

Погнали мальчишек в огонь.

На смертные муки,

По горьким и страшным местам.

Их личные внуки,

Наверное, были не там.

Без всякого толку

Под скрип их вставных челюстей

Швырнули как в топку

Цвет наших десантных частей.

«Тете Зине…»

Тете Зине

Из Кабула

Поступил казенный гроб.

Сапоги она обула,

Вышла, села на сугроб.

Сражена нездешней зоной,

Непонятною войной.

Как бывает! Гроб казенный

А сыночек-то родной…

«Кончай ночевать!..»

— Кончай ночевать! —

В пестроте привала

Нам ротный опять

Гаркнул, как бывало.

Средь дня дальше в путь

Поднимая роту,—

Не числя ничуть

Это за остроту.

С чего начинать

Новую дорогу?

«Кончай ночевать!» —

Помню, слава богу.

Так бьет на ветру

Песня, залетая.

Так мчит поутру

Тучка золотая.

Мой стих

Забудут. Но потом,

Лет эдак через сорок,