Мужские прогулки. Планета Вода - [180]

— Какие же у вас убеждения?

Охотников похлопал выгоревшими белесыми ресницами и, краснея от собственной дерзости, спросил:

— Это имеет для вас какое-нибудь значение?

Обликов промолчал.

— Хорошо, допустим, — после паузы произнес он. — Но почему вы отказались от рекламного ролика, который в порядке компенсации за неудавшуюся работу над сценарием предложила вам Кирук?

— Ролик предполагает рекламу соевых консервов. Я пробовал их. Возможно, они и питательны, но совершенно отвратительны на вкус. — Тут Охотников обезоруживающе улыбнулся, видимо, найдя свой ответ исчерпывающим.

Обликов нервно дернул щеку.

— Вы всегда пользуетесь для решения творческих вопросов органолептическими наблюдениями?

Охотников обидчиво насупился.

— Я опросил многих специалистов и нашел тех, кого тоже не удовлетворяет качество этих консервов, — прямодушно ответил он.

Обликов некоторое время с удивлением изучал сидящего перед ним парня.

— Вот как? Ваша дотошность в данном случае выглядит странной и не идет на пользу работе. Представляю, — тут он позволил себе улыбнуться уголками губ, — моих режиссеров в роли самодеятельных экспертов, решающих за специалистов вопросы качества народнохозяйственных товаров! Кроме того, не следует нам в нашей работе опираться на мнение хулителей.

— Очевидно, я неточно выразился. Многие специалисты считают данные консервы неудовлетворительными и добиваются снятия их с производства…

— Но вам-то какое дело?! — сердито поинтересовался Обликов. — Это дела специалистов.

— И во-вторых, я не вижу компенсации в том, чтобы вместо заваленного хорошего сценария делать плохой, точнее, недобросовестный, лживый, рекламный ролик. Не вижу, чтобы кому-нибудь от этого была польза — мне или студии.

— Уж позвольте мне судить о пользе для студии, — сухо оборвал его Обликов.

— Тогда о чем нам с вами разговаривать? — так же сухо отозвался Охотников.

— Лучше о ваших убеждениях — мне это гораздо интереснее.

— А вы что, за всю жизнь не видели людей с убеждениями? Или я, возможно, дал повод считать меня беспринципным?

Обликов досадливо хмыкнул, но не успел ответить, как Охотников горячо продолжил:

— Я несколько раз внимательно перечитал заключение, можно сказать, выучил наизусть, как стихи. Совершенно ясно, такое заключение могли написать люди или профессионально недобросовестные, или пристрастно ко мне относящиеся. Товарищ Кирук, представляя сценарий на худсовете, хвалила его, в заключении же твердит о чрезмерной гиперболизации, публицистических преувеличениях, о слишком мрачных прогнозах, что якобы затеняет суть изложения и искажает акценты. Я ничего не понял в таких отвлеченных рассуждениях и пошел к Зубринскому, чтобы разобраться конкретно по страницам. Тот до худсовета в целом одобрял сценарий, сейчас вдруг заговорил об излишней остроте проблемы. Я не понимаю людей, которые меняют взгляды, как невеста платья.

— Как вы, однако, прямолинейно мыслите. Поведение людей зачастую определяют обстоятельства. Жизнь ведь пока не идеальна…

— Хорошо, объясните мне, что означает излишняя острота проблемы?

— Но есть обычные продукты — и есть экстракты, то есть их концентрированные формы. Ведь эти концентрированные продукты в больших количествах уже опасны для жизни, не правда ли? Не будете же вы оспаривать целесообразность разведения их перед употреблением?

Обликов и сам не знал, зачем стал объясняться с упрямым мальчишкой. Он не утверждал, а скорее вопрошал, подталкивал собеседника к чистому размышлению, к иной точке зрения на предмет, а стало быть, и к компромиссу. В общем-то, Обликову и не нужен был компромисс, просто он считал своим воспитательским долгом доказать неправоту собеседника.

— Правда — это вам не консервы, — мрачно отозвался Охотников. — Нет правды горькой, сладкой — есть правда, и все тут. Манипуляции с ней опасны. Пользуясь вашей терминологией, правду можно развести до такого сиропчика, что желудок привыкнет и не примет иной, настоящей, которая покажется слишком грубой. Чрезмерная правда — это, простите, демагогия. Простите… — И он винясь склонил кудлатую голову.

Обликов прислушался к живчику на месте язвы, но тот пока не бился, и Петр Викторович не вспылил, хотя повод к тому имелся.

— И что же, — с искренним интересом спросил он, — вы будете каждый раз менять работу, если люди, допустим, ошибутся или по каким-то иным причинам станут несимпатичны вам?

Охотников помял сухими пальцами кадык, потеребил себя за ухо, торопливо замотал головой.

— Понимаете, тут еще один момент. Мне вообще не нравится эта работа. Много булькачей…

— Простите, не понял…

— «Бульки пускать», пузыри, значит… Ну, в переносном смысле, разговоры высокие, страсти, энергия ключом по ничтожному поводу… И вообще, не нравится мне дело, в котором размыты критерии. Не отличишь профессионализма от блефа…

— А вам, товарищ Охотников, трудно придется в жизни! — внешне сухо, но с неожиданным для самого себя внутренним сочувствием заметил Обликов.

— Возможно, — согласился парень.

— Куда же вы пойдете? — спросил Обликов. — Чем займетесь?

— Не только человек ищет свое дело, но и дело часто само ищет человека по себе, — уклончиво отвечал Охотников, вспоминая слова Путятина и удивляясь тому, как они звучат кстати.