Мужество любви - [222]

— Хм, рубят сплеча! — Маленькие глаза Гракова забегали из стороны в сторону (признак взволнованности).

Быстроногий, носившийся вихрем по коридорам и вестибюлю правления, метеором влетевший в рабочую комнату, Глеб был решителен в суждениях, непреклонен в отстаивании собственной точки зрения по тому или иному вопросу. В нем молодость сочеталась с фонтанирующей энергией, завидной работоспособностью, а при встречах с начальством — подчеркнутой степенностью.

— Сценарий о Белинском должен быть и будет! — настойчиво сказал я.

Обо всем этом было доложено Фадееву, когда он, в черном костюме, серой фетровой шляпе, с переброшенным через руку светлым макинтошем, вошел в комнату кинокомиссии проститься перед отъездом в Китай.

— Чушь! Серебровскую знаю, прозаик неплохой, справится и с драматургией. — Лукаво подмигнул. — К тому же она очаровательная особа, учтите это, старики, и не позволяйте обижать ее мудрым мужам из вашей комиссии!

Он громко расхохотался.

— Спешу! Надо еще подъехать за Костей Симоновым.

Александр Александрович пожал руку Гракову, а мою задержал в своей:

— Может, немножко проводите меня, Дьяков?

Мы вышли из подъезда. Фадеев отошел к ограде скверика во дворе. Вертя на моем пиджаке пуговицу, спросил:

— Вам знакомо имя венгерского писателя Антала Гидаша?

— Знакомо. Читал его книгу «Москва — родина». Но лично не знаком.

— Он и писатель, и человек превосходный. Только что вышла на русском языке его блестящая книга «Шандор Петефи»… Мне пришлось, так сказать, вмешиваться в трудную судьбу Анатолия. В сорок четвертом, следуя закону нашей совести, я, Сурков, Щипачев, Жаров и ныне покойный Джек Алтаузен вызволили Гидаша из мест отдаленных, куда он попал в тридцать седьмом… Я это к чему: Анатолий в Москве, если без меня зайдет в кинокомиссию, примите со всем радушием.

— Не беспокойтесь, Александр Александрович.

— Вот так!.. — Помолчал. Положил сильную руку мне на плечо. — До встречи!

Сел в машину. Она, рявкнув, выехала со двора.

Я долго стоял в раздумье: «Зачем он это сказал?.. И почему Гидаш должен зайти в кинокомиссию? Он никогда не писал сценариев!..»

Дул ветер. С деревьев слетали увядшие листья…

VII

Осень. По низкому небу метались черные тучи, моросил нудный дождик, зарядит с утра и до самого вечера, а временами ливневые потоки обрушивались с таким шумом, что казалось, океан хлынул на землю. Мокрядь, особенно в октябре, когда пронизывающий холодок будто вырывал из тебя остатки тепла, постоянно действовала на меня удручающе, а в сорок девятом году того пуще: давящее, порой гнетущее состояние я испытывал каждодневно, старался преодолевать депрессию. Помогала радость творчества.

— Что-то, старик, ты невесел, нос повесил, а? — спросил Котов.

— Откуда ты взял? Все в порядке. Слегка, правда, устал…

— Ну, ну, Борис, на тебя не похоже! У вас же с Пенкиным насчет творческих дел как будто все благополучно. Или опять что?..

— Нет, ничего. Пьесу «Солдаты революции» закончили. Дал читать Софронову.

— Знаю. Анатолий Владимирович похвально отозвался. Старик, дай и мне почитать.

— С великим удовольствием! Возьму у Софронова и передам тебе. А пока что могу предъявить… — Я вынул из портфеля сигнальный экземпляр «Дороги к звездам». — Пожалуйста!

— Гм!.. О Циолковском?.. Первая ласточка. Поздравляю!.. В «Искусстве» не каждую пьесу издают. Дашь прочитать? Завтра верну… Постой! Завтра что?.. Первое ноября. Мы с Володей Лясковским приглашены в «Комсомолку»… Тогда — послезавтра. Не возражаешь?

— Сделай одолжение!

— Твой вопрос на секретариате — первый. Это я… — Котов витиевато поднял палец кверху.

— Понял. Комсомольское спасибо!

— Охотно принимаю. Мы с тобой и через тридцать лет будем комсомольцами![30]

Секретариат собрался в конференц-зале. На председательском месте — Софронов. Рядом с ним — Борис Горбатов и Вадим Кожевников. Я сел возле Жени Ковальчик.

Анатолий Владимирович зачитал повестку дня. Вопрос кинокомиссии оказался не первым, а в самом конце.

— Переставили, черти! — усмехнулся Котов.

— Ничего! От перемены мест слагаемых дело не меняется!

Первый вопрос: обсуждение плана областной комиссии.

— Давай слушать и пить чай, — предложила Ковальчик.

Я лениво помешивал ложечкой в стакане.

— Борис! Сценарий о Белинском не забодали на кинокомиссии? — шепотком спросила Ковальчик.

— Кое-кто пытался. Мы с Агаповым отстаивали с пеной у рта. Раздавались голоса против повторения хлестких слов Белинского о том, что, дескать, в литературе почитают табель о рангах и боятся говорить вслух правду о высоких персонах.

— Хм, понятно!

— Агапова и меня поддержало большинство. Когда же Серебровская заявила, что будет дорабатывать сценарий вместе с писателем Юрием Германом, все подняли руки «за». Участие Германа — полная гарантия успеха.

Подошел наконец черед моему сообщению. Я доложил, что за семь месяцев работы кинокомиссия нового состава обсудила около двадцати сценариев, шесть из них одобрила, они прошли через секретариат. Теперь же, к 30-летию кино, просим включить в ноябрьский план секретариата рассмотрение еще десяти работ кинодраматургов.

— Не десять сценариев, а один! — решительно произнес Софронов.