Мужество любви - [19]

Мало-помалу я стал входить в курс редакционной работы. Уже вышло несколько номеров «Вперед». Работали мы до поздней ночи. Досадовали, что в сутках только двадцать четыре часа и что сотрудников — раз-два, и обчелся. Приходили на квартиру иногда перед рассветом, валились, словно обморочные, на топчаны. Даже не чувствовали, как взбирались на нас хозяйские куры во главе с красно-рыжим петухом Митрофаном, оставляя поверх одеяла «визитные карточки».

Вскоре нашего полку прибыло. С рекомендацией Швера приехал Николай Николаевич Батраков. Человек бывалый. Вкусил окопную жизнь мировой войны, в гражданскую сражался с петлюровцами. Был фельетонистом «Тамбовской правды». Одевался Батраков фасонисто: темно-серое пальто с воротником-шалью из кроличьего меха, фетровая шляпа, лайковые перчатки и светло-желтые туфли. Рослый, щеки багровые, аккуратно подстриженные усы и бородка. Мы приняли его с распростертыми объятиями. Был он малоразговорчив, несколько застенчив, но улыбчив. Три раза в день он надевал наушники и записывал радиоинформацию. По утрам разбирал почту, выискивая материалы для своих фельетонов. Поселился на одной квартире с нами. Мария Сергеевна, из особого расположения к солидному мужчине, предоставила Батракову сундук, отдала перину со своей кровати.

Порой в работе газеты возникали непредвиденные трудности. Так, однажды мы готовили воскресный номер с аншлагом: «Красные хлебные обозы идут в Рассказово». И вот, когда газетные полосы были уже спущены в машину, вдруг потух свет. Котову сообщили, что сутки не будет электротока.

— Все — в типографию! Руками крутить колесо!

Мы сбросили пиджаки. Первым взялся за ручку колеса художник-цинкограф Володя Сысоев. Немощный, с кротким иконописным лицом, он сделал восемь оборотов и выдохся. Вслед за ним на «вахту» стал Котов. Пятнадцать оборотов — и начал хватать ртом воздух. Я подбежал на подмогу. Одиннадцать оборотов… Шатаясь, отошел в сторону. Засучил рукава сорочки Батраков, но тут же сдался: сердце никудышное. В аврал включились два наборщика, метранпаж и директор типографии — низенький, с медвежьей походкой.

К двум часам ночи половину тиража отпечатали. Около колеса плоской машины, которое всем уже представлялось чертовым колесом, оставались два наборщика и Котов. В резерве — я и директор типографии. В это время к нам зашел секретарь райкома Смолин. Увидел, как Котов натужно вертит колесо. Сбросил треух, верблюжью куртку, пиджак, стянул джемпер.

— Пусти-ка, редактор!

И принялся молодцевато «колесить». Сначала улыбался. Потом улыбка пропала… Бросил ручку. Вытер ладонью вспотевший лоб.

— Фу-у!.. Тяжелая штука, надо сказать! Уходя, предупредил:

— Не забудьте: завтра в десять — митинг!

На улице, вперемешку с дождем, падали крупные хлопья снега. В густой темноте поблескивали сталью лужи. Мы пришли домой и, охая, улеглись.

А проснулись от несуразного вскрика и басистой ругани. На сундуке сидел в белье разъяренный Батраков. Рядом с ним лежало бездыханное тело петуха Митрофана.

— Задуши-ил!.. задуши-ил!.. — голосила в дверях хозяйка.

— В голову клю…нул!.. Я не-не могу, не могу больше в… в этой мер-ерзости жить! — заикался Батраков, свирепо поглядывая на Марию Сергеевну.

— Ишь какой немогутный!.. У шляпе ходит… брындик! И что из того, что клюнул? Подумаешь, не квочка, а мужик!.. Ох-х, овдовели мои курочки-и-и!! Убивец ты!.. Забирай свои монатки, пачпорт и съезжай с моей квартиры!

Мы давились от смеха. (Вот тебе «тихая», вот тебе и «монашенка»!) Батраков нервно подергивал бородку. В драматический конфликт вмешался Котов. Пообещал хозяйке достать в Арженском птицесовхозе нового кавалера для кур, но с обязательством, что Мария Сергеевна нынче же сварит «митрофаний» суп!

— Красавец ты мой… характерный! Не к каждой куре подойдет, выбирает! — причитала над петухом сразу обмякшая хозяйка и забрала Митрофана. — С потрохами варить? — спросила она, вытирая слезы.

— О-о-обязательно с… с… потрохами! — пробасил Батраков.

В сенцах загремела щеколда. Влетел Сысоев. Возбужденный, с пылающими щеками.

— Дрыхалы несчастные! — крикнул он. — Митинг! Забыли?

Через три минуты мы уже бежали на площадь. (Батраков задержался, завтракал.) Тихо сыпался снег. Митинг еще не начался. К зданию райкома съезжались десятки подвод, груженных мешками с зерном.

В разгар митинга к Котову подошел, переваливаясь с ноги на ногу, директор типографии и что-то сообщил. Котов засиял. И мне — на ухо:

— Нюся с детьми приехала!.. Идем!

Мы тихонечко выбрались из рядов митингующих и побежали в редакцию.

В кресле за редакторским столом сидела Нюся — в зимнем пальто, в изящной меховой шляпке. На руках держала закутанную в одеяло Галку. На чемодане примостилась пятилетняя Майя.

Котов чуть не прыгал от радости. Зацеловал детей, жену.

— А ты ведь хотела весной… вместе с Верой, — скучно сказал я.

— Не дождалась… изнервничалась! — виноватым голосом ответила она.

— Снимай скорей пальто! — суетился Котов. — Садись к печке!

— Постой, постой… — смутилась Нюся. — Мы, кажется, мокренькие… Шура, в чемодане простынка… Маечка, встань!

Котов начал рыться в вещах. Нюся положила Галку на стол, развернула одеяло.