Мужчины, рожденные в январе - [31]

Она вдруг опять сорвалась и заплакала.

— Почему, почему это должно быть все с тобой?

— Глупо! У каждого свое. Вытри у меня пот на лице, — попросил он. — Я еще терпимо себя чувствую, месяца три поживу, ну а при удачной операции, может, и больше. В жизни я кое-что сделал, резковат иногда с людьми был, ну да понимавшие — прощали… Постой, так вот кто это!.. Шрамов! — Осокин подался вперед, лицо его еще сильнее побледнело, — Кира, я видел Шрамова.

— Какого Шрамова? — не поняла жена.

— Того, того самого… Ну того, что на бюро… и его дочку мы искали, — от волнения Осокин стал заикаться.

— Ох, господи! Где ты его видел?

— Он стоял у второго вертолета. С портфелем, в замшевой куртке. Я вначале не узнал его, а теперь убежден, что это он. Кира, умоляю тебя, может, вертолет еще не ушел… Или хотя бы узнай, в какой поселок он улетел. Он должен знать правду, найди его.

Кира Анатольевна торопливо накинула пальто, у двери остановилась, спросила:

— Как же ты один-то?

— Ничего со мной не будет. Не теряй времени, Медсестра сейчас придет.

Дверь за женой захлопнулась. Осокина мелко, противно затрясло, перед глазами поплыли оранжевые пятна.

«Только бы теперь не умереть, — подумал он. — Это очень важно!»

«Крепись, — говорил он себе, — крепись, ты же январский, и тебе на роду написано быть стойким».

Хлопнула дверь, пришла медсестра.

— Куда это ваша жена как угорелая побежала? Я ей кричу, а она не отвечает. Наш самолет сел, пора собираться, скоро посадку объявят. Насилу место выбила вашей жене, народу летит прорва — отпуска.

— Простите меня, сделайте укол… сердце… плохо, — еле слышно прошептал Осокин.

Сестра глянула на землистое лицо больного и кинулась к своей аптечке.

За жизнь, а особенно за долгие месяцы болезни он хорошо изучил себя. Познания, почерпнутые из популярных медицинских изданий, прочитанных с пристрастием больного, плюс воображение позволяли представлять, что происходит с ним.

Пока медсестра возилась с аптечкой и шприцем, он, чувствуя холод в ногах, понял: сердце все слабее и слабее гонит кровь, давление в сосудах падает, в ногах и руках кровь застаивается, и нервы посылают тревожные сигналы в головной мозг, а тот приказывает сердцу работать сильнее, но оно так ослабело, что не в силах выполнить приказ.

Какое теперь в нем отчаянное сражение! Еще немного, и сердце проиграет его. Нужна помощь, действенная, решительная.

Вот так было в далеком детстве. Как-то он сорвался с дерева и ударился сильно о землю. Он лежал, раскинув руки, видел голубое небо и не мог вздохнуть. Он слышал, как стучит собственное сердце, но окаменел. Потом что-то лопнуло внутри, что-то там произошло, он задышал и увидел, как по небу летят журавли.

Он кричал теперь себе, что нужно бороться даже тогда, когда сердце станет холодным и твердым — за жизнь всегда нужно бороться.

Руки у Беллы подрагивали. Десятки раз она делала подобные уколы, делала легко и быстро, а теперь, разволновавшись, не могла найти вену.

Пульс угасал, посиневшее лицо больного каменело.

Наконец она нашла вену, ввела в нее иглу. Кровь тонкой вишневой ниточкой поползла в шприц. Белла легонько надавила на поршень, и содержимое медленно начало уходить в вену.

Несколько минут Осокин прислушивался к себе, чувствуя, как сердце набирает силу, как уже ритмично бьется. Теперь оно победит, теперь оно выиграет сражение!

На душе стало спокойно.

— Ну как, легче? — спросила Белла.

— Легче… Вы не суетитесь, мы никуда не полетим, — уверенно произнес Осокин, после укола он действительно почувствовал себя хорошо.

— Как не полетите? У нас документы и все такое…

— Выслушайте меня внимательно…

— Вы что?! Ничего себе закидончики! — перебила Осокина медсестра. Она вспыхнула, лицо ее пошло пятнами. — Мне приказано вас довезти, и я довезу.

Белла не была профессиональной медсестрой, не умела сдержаться, ей ужасно хотелось в город.

— Может, я умереть хочу, — попытался пошутить Осокин, но Белла не поняла его шутки.

— Мало ли что вы хотите, не дадим мы вам умереть, — строго и так уверенно сказала она, что Осокин улыбнулся.

— Послушайте!..

— Я и слушать не хочу… Уж все обговорено, меня там даже жених ждет. А вам говорить сейчас вообще нельзя.

— Ну вас к черту! — вспылил Осокин.

— Подбирайте выражения! — сестра зло закусила губу.

— Я объясняю вам, что в моей жизни была совершена очень большая ошибка. — Осокин перевел дух, дотянулся рукой до полотенца, висевшего на спинке кровати, и вытер пот на лице. Одного человека оклеветали, и я, не разобравшись, поверил в эту клевету. Так получилось, что я сильно верил тому, кто оклеветал. А проверить все обязан был, как коммунист, в конце концов. Его исключили из партии и судили. Клеветник стал домогаться его жены. Довел ее до петли. У них дочь была, ее забрала одинокая женщина, а отцу в тюрьму написала, что дочь погибла вместе с матерью. Женщина работала в сельсовете, когда пришел запрос, она подделала справку.

Через несколько лет невинный человек вышел на свободу и написал мне, что на моих руках кровь его жены и дочери. Жуткое, но справедливое обвинение. Я обязан был тогда разобраться. Мы не имеем права ошибаться, если дело касается человеческих судеб.