Мужчины, рожденные в январе - [30]

— Что, Илюша? — кинулась к нему жена.

Его так звали в далеком детстве.

— Ничего, от холодного воздуха в носу щиплет…

Он стиснул зубы и зажмурился, чтобы остановить слезы. Память высветила мгновение из далекого детства.

На берегу реки стоит мальчик, река сочится прохладной синью; над полем полуденное солнце, жара течет по земле; в воде огромная ветла моет свои волосы-ветви, над бугром, поросшим ромашками и какими-то желтыми цветами, от запаха которых хмельно кружится голова, гудят шмели; в реке стоит молодая женщина и смеется, по пыльной дороге на водопой идет корова, и рогатая голова ее качается, как у заведенной игрушки.

Мальчик боится зайти в воду к зовущей его матери — глубоко, а оставаться на берегу боязно, потому что к реке идет корова.

Мать смеется и зовет мальчика, и ее любовь к нему, которую он еще не понимает, а только чувствует — она есть, как есть солнце, и любовь мальчика к матери, которая наполняет его, и эта корова за спиной, дыхание которой он уже слышит, побеждают страх перед холодной водой и глубиной. Он взвизгивает и бросается в холодную синь к матери.

Мальчик охватывает ручонками мать за шею, прижимается лицом к ее мокрым, пахнущим луговым сеном волосам и плачет, сам не понимая от чего: то ли от недавнего страха, то ли от счастья, что доплыл до матери.

Мать гладит мальчика по головке, успокаивает, выходит с ним из воды и идет к ветле мимо коровы, которая, напившись, удивленно смотрит на них большими влажными глазами, и изо рта ее капает прозрачная вода.

Мать разрешает мальчику побегать по берегу. Он мчится по мокрому упругому песку к кустам. Мальчик вовсе не бежит, а летит над землей, переполненный любовью и восторгом.

Кто ж тогда знал, что этот мальчик пройдет, проедет и пробежит по многим землям и странам и судьба приведет его на «макушку» земли — Чукотку, а жизнь молодой женщины оборвется через пятнадцать лет в родной избе, в которую угодила одна из первых бомб страшной войны? Кто это мог знать?

Где же ты, пятилетний Илюша?

Может, тал, в темной вечности, уже поседевший мальчик встретит свою мать, которая не успела поседеть? Но разве они вернутся в синюю реку жизни?

«Лечи себя памятью о детстве, — сказал он самому себе шепотом, — Это все, что тебе осталось».

В маленькой комнатке санитарной авиации Осокина раздели и положили на кровать. Мучительно было лежать беспомощным в этой бетонной клетке. Он стал вспоминать, где мог видеть того мужчину, но вспомнить не мог. Много лиц за долгие годы прошло перед ним.

Жена достала сборник рассказов Чехова и стала читать вслух. Медсестра ушла в отдел перевозок узнать насчет самолета.

— Не надо читать, — попросил жену Осокин. — Я знаю этот рассказ. Читал его в юности, в войну и здесь, совсем недавно. Послушай, Кира, что я тебе скажу. Эта поездка для меня как зубная боль — не лежит к ней душа. Если что-то случится, так пусть я останусь навсегда здесь, чем где-то там… Тут моя жизнь, и тут буду я. Если она меня и возьмет, то все равно не сломит.

— О чем ты говоришь? Что ты решил?

Она побледнела, ее измученное лицо исказилось в страдальческой гримасе, потом она подалась вперед, сползла с табуретки, заломила руки и, уронив голову на его кровать, зарыдала. Горе, копившееся в ней днями и неделями, которое она не успевала выплакивать в короткие светлые ночи, хлынуло из нее, будто из большой раны кровь.

— Милый, родной мой, не покидай меня! Они тебя тут зарежут, нет мне без тебя жизни, и я уйду вместе с тобой. Как же так, сам себя губишь! И зачем же ты надумал такое?

Горе душило ее. В нем, Осокине, были все ее радости и беды. С далекой девичьей поры, когда он приходил к ней из соседней деревни и парни с их улицы, не желавшие уступать ее пришельцу, ввязывались с ним в драку, для нее, кроме него, никого больше не существовало.

Мать ее, очень тихая и боязливая, тоже была против жениха из другой деревни, с которой вечно враждовали. Но Кира (ее так назвал дед в честь какой-то красивой барыни, в которую он был влюблен в молодости и на которую она была якобы похожа) решительно: заявила, что если ее не отдадут за Осокина, наложит на себя руки.

Он всегда был ее опорой, ее утешением, ее верой — ее жизнью.

— Кира, выпей воды и успокойся, слезами ничего не изменишь, а решение мое верное. Я не отступлюсь, не даром же родился в январе.

Через несколько минут, подавив рыдания, Кира Анатольевна торопливо взяла стакан воды и стала пить.

— Прости меня, Илюша, — вытирая платочком заплаканное лицо, сказала она. — Давай все спокойно обсудим.

— Я всегда считал, что обладаю двумя хорошими качествами: настырностью, трезвой, не глупой настырностью, и приживаемостью. На фронте я приживался там, где люди сходили с ума от страха. Я не трус был, я знал — если надо, так надо… И это «надо» заставляло меня выживать и жить. Каждый мужчина должен многое испытать. Испытание — это санитар мужества, оно убивает вирус мещанства. Если ветер укрепляет корни дерева, то испытание — характер мужчины.

— Ведь там больница какая, аппаратура хорошая и врачи лучшие, — перебила его жена.

— Может, чуть все и получше, но дела не меняет. Риск остается, разница в процентах, но проценты процентами… Главное, морально здесь я лучше себя буду чувствовать. Боюсь до смерти самолета, кажется, что живым из него не вынесут. Потом сама знаешь, какое у меня сердце.