Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [84]

И тут, оторвавшись от витража, взглянула на меня.

— Что с тобой? Тебе нездоровится?

— Нет, — сказал я, — все в порядке. Здесь Вита и Тенис.

Майя отпустила мою руку и, словно по наитию, обратила взгляд именно туда, где стояла Вита.

— Подойдем к ним, — сказал я.

Майин взгляд снова уткнулся в витраж. В изгибе ее губ я подметил что-то новое, незнакомое прежде упрямство. Вид у нее был глубоко несчастный.

— Я так ждала этого дня, — сказала она, — так радовалась. Всю неделю дожидалась.

— Когда-то должно было такое случиться. Может, и лучше, что здесь. Сами они к нам не подойдут. Похоже, и они ломают голову, как поступить.

Майя вздохнула и отодвинулась еще дальше.

— Ты думаешь только о них.

— Вовсе нет. Но без этого не обойтись. Неужели ты не понимаешь?

— Понимаю, — сказала Майя, — я все прекрасно понимаю.

— Нам надо поговорить. Если мы этого не сделаем, это будет похоже на бегство. А чего нам бояться?

— Ты уверен, что у Виты найдется о чем говорить со мной?

— По крайней мере, она не бежит.

— Единственное утешение. А то, знаешь, гоняться за ней в моем положении было бы нелегко.

— Майя, прошу тебя!

— Хорошо, милый…

Я помахал Вите. Майя первой сошла из тенистой галереи в сад. Но держалась от меня на расстоянии. Мне и самому подходить не хотелось, как она не могла понять. Но выбора не оставалось. С каждым шагом будто ноги укорачивались. Солнце слепило глаза, всей тяжестью навалился на плечи зной. Только теперь дошли до меня сказанные Майей слова: «Ты уверен, что у Виты найдется о чем говорить со мной?» А что, если Вита в самом деле устроит скандал? Причин более чем достаточно. Внутри у меня, как обычно в таких случаях, что-то сжималось, свертывалось. У меня почти не оставалось сомнений: быть беде.

Но стоило мне взглянуть на Виту, как я изменил свое мнение. Они придирчиво изучали друг друга, но, кажется, не столько с неприязнью, сколько с любопытством. Тенис помахивал переброшенным через руку пиджаком и чувствовал себя непринужденно.

— Добрый день, — сказал я. — Где только не угораздит встретиться.

— Искусство принадлежит народу, — изрек Тенис.

Вита с Майей все еще продолжали мериться взглядами.

— Вита и Тенис. Будьте знакомы, — сказал я Майе. — А это Майя.

— Мы уже знакомы, — сказал Тенис. — По линии заводского радиоузла, — пояснил он, — Когда-то были дикторами.

Обмен рукопожатиями получился почти дружеским.

— По-моему, обстоятельства не совсем подходящи… — начал я.

— Папочка, чем ты недоволен? — Вита посмотрела на меня с наигранным удивлением. — Раньше ты не был таким щепетильным.

— Формальности не могут затмить сути дела, — сказал Тенис.

Я успел уже привыкнуть к его манере разговаривать, однако на сей раз она меня покоробила.

— Вот бы только на скорую руку вычислить, кем мы друг дружке доводимся, — сказала Вита Майе. — Должно быть, я довожусь вам падчерицей.

— Да, но я не буду вашей мачехой, — почему-то ответила Майя.

И, как бы продолжая все ту же тему, Вита спросила у меня:

— Ты был у мамы? Как она себя чувствует?

— Да вроде получше, — сказал я, смешавшись.

— Ну, передай ей привет. Хотя в четверг я сама обязательно к ней выберусь.

Где тут кончалась игра, где начиналась непосредственность? Неужели возможно ко всему относиться так легко? Известное дело, у каждого поколения свой взгляд на вещи. Никогда не чувствовал это так остро.

Обменявшись несколькими фразами о выставке, стали прощаться.

— Вы, пожалуйста, присмотрите за ним, — полушутя-полусерьезно наказывала Вита Майе. — Поглядите, на кого он стал похож — сорочка несвежая, брюки не утюжены.

Майя была несколько ошарашена. Ничего не ответила, только головой кивала.

Не сдержалась все-таки, уколола, паршивка, подумалось мне. И еще я подумал, что Вита, в общем-то, повторила слова Ливии, совсем недавно сказанные мне в больнице.

Неужели я так опустился в последнее время?

Глава пятнадцатая

«Высокий суд» собрался в следующий четверг в так называемом кабинете для совещаний в присутствии всего заводского руководства.

В ожидании заседания я больше чем когда бы то ни было ощутил, что у колес моих нервов поистерлось резиновое покрытие — тормозить было трудно, а на каком-нибудь лихом повороте немудрено и вылететь в канаву. Должно быть, эта история задела меня куда основательней, чем самому себе хотелось признаться. Мысли об этом заседании окружили меня наподобие вала, за который уже ничего не проникало. По ночам донимала бессонница, утром я просыпался хмурый и злой. Хотя не сомневался, что поступал всегда так, как подсказывала совесть, меня все же преследовал какой-то смутный страх. Разумеется, и в самых худших обстоятельствах у меня оставались надежные пути для отступления. Но от одной только мысли о возможности отступления в груди начинало что-то покалывать. Двадцать лет проработать на заводе и уйти преподавать в институт? Если бы работа так не привлекала меня, я давно бы ушел по собственной воле, — сколько раз представлялась возможность. А теперь это было бы так похоже на предпенсионные уловки и ухищрения. В моем возрасте перекинуться на теорию означало лишь растерять то, что достигнуто в практике. Ни там, ни здесь. Хлебопашцу нужна земля, кузнецу — наковальня, барабанщику — его барабан, а мне нужен мой «Электрон». И этого незачем стыдиться. Конечно, можно перейти и на другой завод. Но инженер не солист оперы, гастроли для инженера не лучший вид работы.