Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [73]

Ох уж эти веселые картинки с экскурсантами, летящими на Луну и Марс!

Часом позже очередной разговор в кабинете Лукянского. Короткий, крутой, подчеркнуто официальный, как все наши разговоры в последнее время.

Лукянский. Товарищ Турлав, получены сигналы, что в руководимом вами КБ телефонии ведутся внеплановые работы.

Он сидел за письменным столом и потел. Под мышками его пиджака цвета маренго обозначились влажные полукружья. Лукянский для меня был воплощением всего того, что я не выносил, ненавидел. Инфузория. И живучая. Сам по себе ничтожен, но весьма опасен в функциональном соединении с ему подобными инфузориями. Не странно ли — с тех пор, как Маяковский написал свою «Баню», прошло почти полстолетия, а лексика все та же: получены сигналы, ведутся внеплановые работы.

Я. До сих пор руководители КБ решали сами, что считать плановой, что неплановой работой.

Лукянский. Товарищ Турлав! Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь.

Я. Не понимаю и понимать не хочу. Мы занимаемся телефонией. Это все, что я могу сказать. Не замечал, чтобы у нас кто-то занимался картофелеуборочным комбайном или мышеловками.

Лукянский. Картофелеуборочным комбайном и мышеловками не занимаются, это верно. Но занимаются пережевыванием, да, пережевыванием устаревших, технически отсталых проектов телефонных станций.

Я. Для того чтобы по достоинству оценить какой-либо проект, необходимо иметь специальные технические знания.

Лукянский. Товарищ Турлав! Завод вам не песочница, где каждый волен печь какие ему вздумается пироги. Кто вам дал право отвлекать целый ряд инженерно-технических работников от их непосредственных обязанностей и загружать своими личными заданиями?

Я. В тех случаях, когда вы бросаете инженерно-технических работников на упаковку телефонных аппаратов, это вас совсем не беспокоит?

Лукянский. Все ясно. Левая работа на предприятии. Чистое уголовное дело. Вы это понимаете?

Я. Нет. На мой взгляд, или чистое, или уголовное. Для меня понятия несовместимы.

Лукянский. Есть такой юмор: юмор висельника. Но обычно он плохо кончается. На сей раз вам не помогут ни спесь, ни заносчивость, ибо ваши действия выходят за рамки закона.

Я. Допустим, мы несколько раздвинули границы эксперимента. Оправданно или нет, покажут результаты. За это отвечаю я.

Лукянский (беря тоном выше). Товарищ Турлав! Я уже сказал. Это чистейшей воды уголовщина и нарушение закона, да, нарушение закона. Если вы надеетесь, что мы и дальше позволим вам продолжать в таком же духе, вы глубоко заблуждаетесь.

Я. Благодарю за информацию.

Лукянский. Это не информация. Последнее предупреждение.

Я. И что же последует за последним предупреждением?

Лукянский. О том вам самому не мешает подумать.

Я. Благодарю. Это все? Я могу идти?

Лукянский. Вы свободны.

Я выходил из кабинета, когда меня настиг его отрывистый, однако совсем в другой тональности выкрик:

— Постойте, Турлав!

Я остановился, обернулся. Он смотрел на меня с мрачной решимостью.

— Товарищ Турлав, — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы меня поняли правильно. Я не шучу, говорю вполне серьезно. Что касается меня лично, ваши донкихотские выходки мне абсолютно безразличны. По мне, вы там в своем КБ хоть все на головах ходите. Но, видите ли, я отвечаю за данное вам поручение. И потому должен заботиться о порядке. Ибо я к своим обязанностям отношусь со всей ответственностью, мне мое место, в отличие от вас, дорого, и я его терять не собираюсь. Хотелось вам это сказать, чтобы между нами была полная ясность. Не то еще возомните, будто я принял близко к сердцу вашу грубость, вашу заносчивость. Меня это нисколько не задевает. Мы с вами разные люди.

— Да, — сказал я, — тут вы правы. Мы действительно разные люди. Мне, например, не кажется, что место человека ограничено лишь тем пятачком, который он способен прикрыть в кресле своим задом.

Немного поостыв, я пожалел о своих словах. Дать волю злости — первый признак слабости. То же самое можно было выразить как-то иначе. Да вот не сдержался. Раньше со мной такого не случалось. Раньше. Раньше. К черту. Зачем жить с оглядкой.

Еще один разговор. С Сэром. Примерно через час после разговора с Лукянским. В нижнем вестибюле, напротив кабинета начальника производственного отдела.

Сэр. Ну, уважаемый, tertium non datur![2]

Я. Чему ты так рад?

Сэр. Рад тебя видеть. В это распрекрасное утро, когда…

Я. …было бы так хорошо повеситься, как говорится в какой-то из пьес Чехова.

Сэр. Или, скажем, когда Майя Суна вышла на работу.

Я. Эта тема, на мой взгляд, совсем не подходяща для дивертисментов.

Сэр. Все зависит от того, как к ней подойти. Гениальный Станиславский, раз уж мы коснулись драматургии, так он считал, что все решает уровень исполнения.

Я. По-моему, ты понапрасну растрачиваешь силы.

Сэр. Штудируя Станиславского?

Я. Нет — копаясь в мелочах посторонней жизни.

Сэр. А если эти мелочи касаются и меня?

Я. В каком разрезе, позволительно будет узнать?

Сэр. Начнем с того, что сегодня утром я вместе с Майей ехал на работу.

Я. О да, событие чрезвычайной важности, почти исторического значения.

Сэр. Не стоит иронизировать. На мой взгляд, событие довольно заурядное. Историческим оно бы стало в том случае, если бы Майя приехала вместе с тобой. Или — что было бы уж на грани фантастики — если бы ей вообще не пришлось пользоваться трамваем, а ты бы мог не таясь привезти ее в своей машине.