Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [25]

— Ну, вот видите, — сказал я, — как я вас задержал.

Она не ответила, лишь взглянула на меня странным взглядом.

— А это Салинь, муж Титы?

Я шел уже к двери. Вопрос задал походя, вместо прощания.

— Да, — сказала она. — И он был мелковат.

— Эта знаменитость-то?

— Тита его за руку приводила в оперу. Как ребенка в детский сад. А он, подождав, когда она уйдет, бежал через улицу в «Римский погреб», чтоб там набить себе брюхо. Можете представить, он весил двести девяносто четыре фунта. Тому, что Тита рассказывает про Салиня, грош цена. Она и в пятьдесят была в него влюблена, как гимназистка.

У меня было такое ощущение, что она хочет меня немного задержать. Персона Салиня мало интересовала старую даму, ее занимало что-то другое. Я не мог понять что. Я многого не понимал. Почему, например, говоря о Тите, она нередко впадала в этот пренебрежительный тон. Это как-то резало слух.

— Спокойной ночи, — сказал я.

Она молча кивнула.

— Турлав, послушайте, — сказала она, когда я раскрыл уже дверь, — я сегодня разбила свое старое гримировочное зеркало.

— Вставим новое. Нужно снять мерку.

— Я не суеверна, но не дурная ли это примета?

— Вот уж не знаю. У меня еще никогда не разбивалось зеркало.

У моей бабушки был молитвенник, старинная гравюра на первой странице его изображала лестницу ветхозаветного Иакова: бессчетные ступени от земли ведут на небеса. Сквозь облака, сквозь радугу. А на ступеньках — ангелы.

Я спускался из апартаментов Вилде-Межниеце, и у меня было такое ощущение, будто я сквозь облака спускаюсь по той — самой лестнице Иакова. Сон всегда меня схватывал круто и крепко.

В темный коридор из ванной падала полоска света. В долгополой белой рубашке оттуда вышла Вита.

— Ангелы еще не спят? — спросил я.

— Завтра семинар, — со вздохом ответила Вита.

— Все равно ложись спать. Если хочешь дожить до ста шестидесяти, нужно много спать, много пить молока, а главное — не переутомляться.

— Спокойной ночи, папа.

— Спокойной ночи.

— А папа Док был негром или белым?

— Какой папа Док?

— Дювалье из Порт-о-Пренса, недавно умерший диктатор Гаити.

— Ах, вот ты о ком!

— И почему диктаторов зовут папами?

— Я тебе разрешаю: можешь преспокойно называть меня диктатором.

— Ах, папочка, сейчас я говорю о политике.

— В политике нередко розу называют луком, а лук — розой.

— Так кто ж он был — негр или белый?

— Негр.

— Неужто негры такие изощренные по части пыток.

— По-моему, он был цивилизованным негром.

Подняв руки кверху, Вита завязывала волосы на затылке. Под тонкой рубашкой на фоне освещенного дверного проема сквозил ее полноватый торс. Глядя на нее, я всегда стараюсь найти что-то от самого себя. И нахожу, но так странно видеть формы другого пола: это я, вышедший из чрева матери и опять обращенный в женщину. Чушь! Может, она уродилась в бабушку по отцовской линии. Не все ли равно. Уже взрослая женщина, и скоро я, пожалуй, стану дедушкой.

— Спокойной ночи, мой ангел, я восхожу по лестнице Иакова.

— Что за лестница такая?

— Ложимся спать. И будем жить долго-долго.

— Ты завтра летишь в Москву?

— Да. Рано утром.

— Не боишься?

— Чего?

— Летать.

— Самую малость. Как младенец, которого купают в ванне.

— А мне обязательно надо завтра идти на какие-то похороны?

— Да.

— Привези, пожалуйста, из Москвы миндального печенья.

— Хорошо, привезу.

— И будь осторожен.

— В каком смысле?

— Вообще.

— Хорошо, постараюсь быть осторожным. Вообще.

— Спокойной ночи, папочка.

— Спокойной ночи.

Мне показалось, она растворилась во тьме. Я уже наполовину спал.

Глава четвертая

Было время, когда Турлав отправлялся в Москву, словно в дальнее путешествие, с двумя костюмами, с полдюжиной сорочек, с лишней парой башмаков, с провизией, а главное — с большим запасом времени. Двухмоторный «Дуглас» полдня болтался и шнырял в облаках, где-нибудь посреди дороги опускался для заправки, для сдачи и приема грузов. В ту пору самым важным Турлаву казалось получить место в гостинице. Пока то отыщет, пока устроится.

Теперь он отправлялся в Москву, как жители городской окраины едут на работу в центр: час десять туда, час десять обратно. Никаких эмоций. Небольшие неудобства, связанные с перемещением, и все. Даже атмосфера ранних рейсов чем-то напоминала утреннюю пригородную электричку. Этими рейсами редко пользовались туристы, люди праздные, пожилые и женщины с детьми. С точностью до минуты в аэропорт съезжались деловые люди с портфелями, многие были знакомы, обменивались приветствиями, лаконичными замечаниями, листали прихваченные с собой отчеты, сводки, рефераты, профессионально проглядывали свежие газеты или, по давно выработанной привычке, тотчас начинали подремывать, при этом нисколько не утрачивая своей деловитости.

В Москве прямо из аэропорта Турлав поехал в «Контакт». Чтобы сэкономить время, к тому же нужных людей легче всего застать с утра, пока не разошлись, не разъехались кто куда. В общем-то Турлаву повезло. Ему удалось переговорить с директором, с главным инженером Цурно, повидаться со своим давним знакомцем, главным конструктором Федором Илларионовичем Водопьяновым. В одном он оплошал: выработанные НИИ технические требования с преспокойной совестью оставил в Риге, не сомневаясь, что у москвичей найдется дубликат. По непонятным причинам эти документы институт в «Контакт» не передал. Пришлось звонить в Ригу, чтобы Пушкунг «без задержки» доставил бумаги в Москву.