Мужчина на всю жизнь - [24]

Он не двинулся с места, тогда она взялась за телефонную трубку.

И Хайнц Маттек ушел. Одно движение этой руки — и он ушел.

В самом деле, разве он умирал с голоду? Работа… день за днем грохот и пыль, день за днем из тебя выжимают все соки, так что на обратном пути, когда ждешь перед светофором зеленого сигнала, глаза закрываются сами собой, — неужто без этого нельзя прожить и что тут хорошего?

И лишь когда он шел из приемной к заводским воротам — человек, которому не просто указали на дверь, но буквально вышвырнули вон, — ему открылась простая истина: иметь работу — это значит иметь еще и право входа куда-нибудь. И если у него не было права на труд, то, значит, не было и права заботиться о себе, быть ответственным за себя, быть самим собой, быть человеком.

И пока у него не было права отвечать за себя, ответственность за него несли другие, а точнее — никто.

Ему вспомнилось, что он ответил Марион, когда она сообщила, что начинает работать в "Карштадте", что ей больше невмоготу, подчиняясь его требованию, сидеть дома.

"Но если бы не наши теперешние обстоятельства, до этого бы не дошло", — сказал он тогда.

В действительности же до этого все равно бы дошло. Ведь если бы рядом не было этой женщины, которая с точностью до минуты ставила перед ним на стол завтрак и ужин, приготовляла ему чистое белье, заботливо убирала в холодильник пиво и вставала с места, чтобы по его желанию переключить телевизор на другую программу, если бы рядом не было женщины, которая не позволяла детям мешать отцу и всегда была к его услугам перед сном, чаще, правда, по субботам после обеда, если бы рядом не было этой женщины, которая теперь просматривала газеты разве что на предмет сообщений о дешевых распродажах, если бы эта женщина не отказалась от своей профессии, если бы она не допустила, чтобы он содержал ее, а заботилась бы о себе сама — если бы действительно не было всего этого, тогда по утрам у станка не стоял бы хорошо отдохнувший, всем довольный и гордый собой мужчина, способный, казалось, вынести любую нагрузку и день за днем успешно демонстрировавший высшее свое достижение.

Ему вдруг открылось, в какой огромной мере все, что он считал сугубо личным своим достоянием, было нацелено на то, чтобы он это достижение демонстрировал всегда. Что все было лишь подготовкой, натаскиванием его на это высшее достижение, а по сути, собственной жизни он не имел. Когда рабочий день кончался, он уходил с завода, но это была иллюзия. Иллюзия, потому что дом его, в сущности, был придатком завода. Как обеденный перерыв на заводе имел самое непосредственное отношение к работе, так и все, что было дома, тоже имело самое непосредственное отношение к работе, просто перерыв был длиннее. Он гордился своей квартирой в новом доме, своим автомобилем, своими детьми, посещающими среднюю школу, своим домашним баром, своей стереоустановкой. Он верил, что все это он заработал своим трудом. Теперь, однако, его не оставляло ощущение, будто все это ему швырнули из милости. Его, правда, заставили поверить, что все это он заработал своим трудом, но на самом деле всучили исподтишка, как милостыню. Потому что, если бы он получал то, что в действительности заработал, он был бы сейчас, наверное, очень богатым человеком. Эта мысль сводила на нет все его достижения. Раз уж его можно так провести, тогда все, что ему оставили, и впрямь подачка.

Ведь ясно, он управлялся со сложными станками, с какими нипочем бы не управился, если бы был голоден, имел жалкую конуру вместо квартиры, ходил в лохмотьях, не имел бы ни капли самосознания и не знал из телевизионных передач, как выглядит мир вокруг. Он вдруг отчетливо понял, что, будь их воля, они добились бы, чтоб у рабочих не было телевизоров, чтоб жили они в норах, а не в нормальных квартирах и стояли бы у станков в жалких лохмотьях. И они бы сумели очень ловко это проделать, подумал он.

Девушка в приемной была, конечно, права: в отдел кадров обращаться бесполезно. И все же он хотел попасть в отдел кадров, в ту минуту он никак не желал признать, что это и в самом деле бесполезно, что и там он не получил бы иного ответа. Теперь он стыдился, что устроил сцену, стыдился, что мог позволить так легко от себя отделаться, и еще стыдился того, что тем не менее его с легкостью спровадили. Стыдился и сейчас.

В последние месяцы у него было сколько угодно свободного времени, только он не знал, что с этим временем делать. Не мог придумать, на что употребить свои профессиональные знания, на что употребить свою добросовестность и усердие. Всему этому, воспринимаемому им как часть собственной личности, мог найти применение лишь предприниматель, не он сам. А теперь предприниматель больше не был в нем заинтересован.

Слоняясь по комнатам, он вдруг осознал, что квартира эта, в сущности, не приспособлена для жилья. Кухня все равно что машинный зал, гостиная — отдающий химикалиями уголок мебельной выставки. Квартиру проектировали с расчетом на то, что муж и дети всю первую половину дня находятся вне дома, а жена в это время занимается домашним хозяйством, вечером здесь можно спокойно вымыться, поесть, немного посмотреть телевизор, а потом — и это было самое главное — улечься спать. Проект не предусматривал, что кому-то захочется в такой квартире