Муж, которого я купила - [84]

Его живот нависал над поясом с патронами. Он широко расставил тяжелые и массивные ноги и отодвинул на затылок меховую шапку, почесывая шею и смеясь. На его лице играла широкая ухмылка, которая обнажала короткие зубы.

— Вы такие умники, правда, граждане? — Пояс с патронами затрясся вслед за его животом. — Но длань пролетарской республики простирается далеко, и у нее острые когти.

— Каковы приказы тех, кто вас послал сюда? — неторопливо спросил комендант Кареев.

— Не так быстро, гражданин. К чему спешка? У вас еще будет предостаточно времени, чтобы узнать это.

— Пойдемте, — сказала Джоан и поднялась на ноги, — тут человек ранен, я отведу его к врачу.

— Он ему не понадобится.

— Их лошади здесь, за домом, — доложил один из солдат, входя внутрь.

— Выводите их… Такой конец ожидает всех, граждане, кто посмеет поднять свою руку супротив великой воли пролетариата.

— Какие приказы вам отдали? — повторил Кареев.

— Приказы заключались в том, чтобы сохранить ваши драгоценные тушки для более лучших пуль, чем наши. Заключенного, мужа этой женщины, нам следует доставить на остров Страстной, чтобы там его казнили. Женщину же и предателя-коменданта отведут в зал суда Нижне-Колмыска, в КПУ. Прекрасное место, ваша светлость, прямо напротив дома торговца из Англии.

Джоан встретилась взглядом с Кареевым. В доме напротив от того места, где жил торговец из Англии, двери могли оставаться открытыми, охраны могло вовсе не быть, а узники могли исчезать без следа — отправляясь либо к месту казни, либо на свободу.

Это и ожидало их. Двоим удастся спастись, если они доедут до этого дома. Последний же был обречен.

— И кстати, — поинтересовался один из них, — который из двоих ваш муж?

Джоан встала у стола. Она откинулась на него, судорожно ухватившись руками за края и вжав голову в плечи. Казалось, крепко державшиеся за крышку стола руки были тем единственным, что помогало ей держаться на ногах. Но она все же смотрела прямо на солдата, и в ее глазах не было ни тени страха, лишь последняя, отчаянная решимость загнанного в угол животного.

— Вот мой муж, — ответила она и указала пальцем на Кареева.

Комендант Кареев посмотрел на нее. Глаза его были спокойны и становились лишь еще безучастнее, рассматривая ее. В них не было мольбы, лишь гордая насмешка над своим безнадежным положением.

Он просил о доказательстве истины, о том, которое невозможно было бы подвергнуть никакому сомнению. И вот он получил его.

Комендант Кареев взглянул в сторону рассветного неба, улыбающегося лучами, словно дитя, своей первой надежде на начало новой жизни. Затем он повернулся к солдату.

— Да, — холодно подтвердил он. — я ее муж.

Руки Джоан соскользнули с края стола, и ей пришлось снова ухватиться за него. Ее глаза расширились, словно глядя на то, в осуществление чего она и не смела верить.

— Пойдемте же, — сказал солдат. — Вы настоящий безумец, гражданин заключенный. Я не понимаю, чему тут вообще можно улыбаться.

Солдаты склонились над Мишелем, который едва двигался.

— С предателем все в порядке, — сказал главный. — ему по силам поездка в Нижне-Колымск. Положите его на сани, женщину посадите туда же и отвезите их обоих в город. Я отведу заключенного обратно на побережье. Отправьте приказ на Страстной, чтобы корабль направлялся к нам.

Джоан не следила за тем, как солдаты поднимают Михаила и относят его к саням. Она не заметила никого из тех, кто проходил мимо нее. Ее взгляд застыл на Карееве.

На лице коменданта Кареева отражалась лишь безмятежность, которая будто бы сглаживала те многочисленные морщины, заработанные Чудовищем за все годы его нелегкой службы. Он словно удивленно смотрел на что-то такое, что осознал впервые в жизни. Он не улыбался, но лицо его выглядело так, как если бы улыбка все равно блуждала по нему.

— Ну же, пойдемте, — поторапливал солдат, — в чем дело, гражданка? Перестаньте на него так смотреть.

— Можно я, — спросил Кареев, — попрощаюсь… со своей женой?

— Валяйте. Только быстро.

Комендант Кареев повернулся и встретился с ней взглядом. Затем он мягко улыбнулся и взял ее руки в свои.

— Прощай, Джоан.

Она не отвечала, лишь смотрела на него.

— Существует любовь за рамками любой справедливости, Джоан, я понимаю.

Она, казалось, даже не слышала его. Он добавил:

— И есть любовь за границами любой печали. Потому не беспокойся обо мне.

— Я не могу отпустить тебя, — почти беззвучно прошептали ее губы.

— Ты была моей. Ты подарила мне жизнь. У тебя есть и право отнять ее.

— Я бы лучше…

— Лучше бы ты молчала… Ты теперь передо мной в долгу. И потому я велю тебе быть счастливой — ради меня же.

— Я буду… счастлива, — прошептала она.

— Ты ведь не плачешь, правда, Джоан? Все это не так плохо, как кажется. Я не хочу быть призраком, который погубит ожидающую тебя жизнь. Достаточно ли ты сильна, чтобы пообещать мне всегда улыбаться при мысли обо мне?

— Я… улыбаюсь… дорогой…

— Вспоминай обо мне, когда в тех странах, куда тебя пошлют… в доме напротив торговца из Англии… ты увидишь… пляшущие огоньки.

Она подняла голову, стояла прямо, как солдат, вся во внимании. Она медленно сказала, торжественно выверяя каждое слово, будто поднимаясь на эшафот: