Мусоргский - [108]

– Давайте, что ж.

Выпив, он поморщился неприятно и отвернулся. Когда Леонова предложила ему закусить, он только покачал головой.

– Моденька, милый, там у генерала будет много вина. Так уж вы, пожалуйста, после того, как наша барышня выступит, а до этого не берите.

Опять он посмотрел удивленно, но ничего не ответил.

Странное состояние раздвоенности испытывал Мусоргский. Точно впервые за долгое время он увидел себя со стороны: зачем-то едет к генералу, какая-то у него забота о генеральской дочке, какие-то отношения с этой деловой женщиной… Да что же это такое? Неужели он в самом деле до этого дошел – он, автор «Бориса», «Хованщины», «Сорочинской», «Детской»! Почему этот путь лишений, унижений, нужды? Кто повинен – он? Разве обиды, которые ему причиняли, раны, которые ему наносили, он сам себе наносил? Разве кто-нибудь догадывается, как жестоко он страдает?

Леонова хлопотала, выходила из столовой, давала распоряжения прислуге. Войдя, она посматривала с беспокойством на сидящего в кресле Мусоргского.

– Модест Петрович, я скажу, чтоб вам визитку немного отутюжили.

Мусоргский нехотя встал, через силу скинул визитку, в которой вот уже сколько времени появлялся везде.

Когда горничная появилась в столовой с его визиткой, Мусоргский даже не протянул за нею руку.

– Пожалуйте, Модест Петрович, – сказала она. – Совсем как новенькая стала.

Что-то вроде грустной улыбки мелькнуло на его лице.

У генерала, когда Дарья Михайловна доставила его туда, Мусоргский держался с обычным своим достоинством и даже не без светскости. Народу в комнатах было много. Подходили дамы и говорили ему любезности. В ответ он вежливо кланялся.

Соханская, в белом платье, шепнула ему:

– Модест Петрович, дорогой, поддержите меня, я очень волнуюсь!

И опять Мусоргский поклонился, обещав ей свою поддержку.

Сев за рояль, он по старой привычке приподнял в воздухе руки и не без изящества опустил их на клавиши.

Аккомпанировал Мусоргский блестяще, как всегда. Ученица имела шумный успех у гостей. Леонова стояла улыбающаяся, довольная и старалась всех пленить своей добротой и артистичностью.

Когда начался концерт, Леонова первые минуты волновалась за ученицу и за Мусоргского, но все прошло хорошо, и он за роялем был такой же, как всегда. У Дарьи Михайловны отлегло от сердца: весь день она провела в волнении, главным образом, из-за него. Нет, Модест Петрович такой же; даже что-то вроде неподвижной улыбки на лице. Ну, авось обойдется.

У нее были другие заботы: надо было завязать побольше полезных знакомств, очаровать побольше матерей, внушить им зависть к Соханским. Из гостиной она перешла в столовую, там побыла недолго и, разговаривая с супругой действительного тайного советника, вместе с нею прошла в кабинет. Все шло как нельзя лучше.

Вдруг вбежала растерянная хозяйка дома:

– Господину Мусоргскому худо!

Леонова смущенно сказала тайной советнице:

– Ах, извините, пожалуйста! – и кинулась в гостиную.

Мусоргский, видно, упал, когда ему стало плохо. С пола его перенесли на диван. Дарья Михайловна, перепуганная, подошла, все расступились перед нею.

Мусоргский лежал с закрытыми глазами; приоткрыв их, он виновато посмотрел на нее.

– Нет, ничего, теперь уже лучше… – пробормотал он с трудом. – Это пройдет, ничего…

Сзади послышался зычный, но благосклонный голос генерала:

– Да лежите, лежите!.. Бывает всякое, с кем не случается!

Мусоргский попробовал спустить ноги с дивана, но не смог. Он полежал некоторое время с закрытыми глазами, потом вздохнул и произнес словно про себя:

– Нет, ничего… Я сейчас… – И в самом деле попробовал встать.

Мусоргского поддержали под руки и довели до кресла. Он старался двигаться без посторонней помощи, но двигался с трудом.

В гостиной было тихо. Дарья Михайловна, чувствуя себя виноватой перед Мусоргским, думала тем не менее, что вечер испорчен, что эффект от выступления ученицы пропал. Но нельзя было не тревожиться о больном человеке.

– Модест Петрович, милый, ну как вы? – спросила она.

Он кивнул ободряюще:

– Лучше, лучше…

– Может, поедем?

Мусоргский снова кивнул.

– Э-э, позвольте, – вмешался генерал, – я сейчас прикажу сани подать. Сани удобные, и лошади хорошие, домчат мигом.

Мусоргский приложил руку к сердцу, выражая свою признательность.

С той минуты, как его подняли, он чувствовал себя в чем-то виноватым. Не осталось ни раздражительности, ни мрачности – были сознание вины перед всеми и благодарность за заботы о нем.

Ему принесли сюда пальто. Генерал сам помог ему просунуть руки в рукава.

– Жаль, жаль, – заметил он благосклонно, – не довелось вас послушать, а мы рассчитывали… Ну, до другого раза.

Мусоргский осторожно спустился по лестнице, поддерживаемый под руку. Его усадили в сани. Леонова села рядом, прикрыв ему меховой полостью ноги.

– Ну как? – спросила она по пути.

– Ах, голубушка, сколько я вам хлопот причинил!

– Да это ничего, пустяки, только бы вы поправились.

– Я поправлюсь. Мне уже лучше. – Подумав, Мусоргский с тревогой спросил: – Дарья Михайловна, а вы мне позволите ночь у вас провести?

– Конечно. Ведь мы так и условились.

Леонова была в искренней тревоге за него. Мысль, что он поправится, располагала Дарью Михайловну к нему.