Musica mundana и русская общественность. Цикл статей о творчестве Александра Блока - [30]
Как видно из приведенных выше примеров, «мировая музыка» связывается Блоком с революцией, «голосом толпы», благодаря чему образность музыкальных стихий, природного мелоса приобретает в его текстах общественно-политическое звучание.
Процитированные выше фрагменты следует дополнить еще одним важным документом. В конце 1907 года Блок получил в подарок книжку Л. Я. Гуревич, посвященную Кровавому воскресенью и предшествовавшим ему событиям. Книга была написана на основе опросов участников и свидетелей произошедшего, главным образом петербургских рабочих, и в этом смысле несомненно представлялась Блоку адекватной фиксацией «гласа народного». На уже знакомых нам мотивах «двух голосов»[176], «голоса» «большого моря»[177] (ср. также морские мотивы в «Голосах скрипок»), репрезентирующего путь, и «голоса» отчужденных от него интеллигентов, построено благодарственное письмо Блока автору, написанное 21 декабря 1907 года:
Спасибо Вам за Вашу книгу от всей души. Сейчас, ночью, я прочел ее, не отрываясь, с большим напряжением. Хочу сказать Вам, что услышал голос волн большого моря; все чаще вслушиваюсь в этот голос, от которого все мы, интеллигенты, в большей или меньшей степени отделены голосами собственных душ. Сейчас моя личная жизнь напряжена до крайности, заставляет меня быть рассеянным и невнимательным к морю. Но верно, там только – все пути. Может быть, те строгие волны разобьют в щепы все то тревожное, мучительное и прекрасное, чем заняты наши души [Блок 8, 221-222].
В этом контексте особое значение начинает приобретать один из «голосов» «мирового оркестра», музыкальная влага[178], звуки которой предстают поэту вестью о его будущем, пути, судьбе и т. п.
Сопряженность музыкальной морской стихии с «путем», «судьбой» и «будущим» оказывается у Блока довольно устойчивой. Так, в загадочной песне, которую поет Гаэтан в «Розе и Кресте», пение моря зовет героев в «путь», в «грядущее», оказываясь зовом самой Судьбы: «Ревет ураган, / Поет океан, / Кружится снег, / Мчится мгновенный век, / Снится блаженный брег! / В темных расселинах ночи / Прялка жужжит и поет. / Пряха незримая в очи / Смотрит и судьбы прядет, / Смотрит чертой огневою / Рыцарю в очи закат, / Да над судьбой роковою / Звездные ночи горят. / Мира восторг беспредельный / Сердцу певучему дан. / В путь роковой и бесцельный / Шумный зовет океан. / Сдайся мечте невозможной, / Сбудется, что суждено. / Сердцу закон непреложный – / Радость-Страданье одно! / Путь твой грядущий – скитанье, / Шумный поет океан. / Радость, о, Радость-Страданье – / Боль неизведанных ран! / Всюду – беда и утраты, / Что тебя ждет впереди? / Ставь же свой парус косматый, / Меть свои крепкие латы / Знаком креста на груди! / Ревет ураган, / Поет океан, / Кружится снег, / Мчится мгновенный век, / Снится блаженный брег!» [Блок 4, 232-233]. На персонажном уровне зов судьбы, который воплощает поющий океан[179], спроецирован на певца Гаэтана; как было показано в предыдущей главе, Гаэтан предстает в «Розе и Кресте» зовом Будущего, именно поэтому, по всей вероятности, в блоковских пояснениях к пьесе он подается как стихия, море или океан:
Р<ыцарь>-Г<рядущее> – носитель того грозного христианства, которое не идет в мир через людские дела и руки, но проливается на него как стихия, подобная волнам океана, которые могут попутно затопить все, что они встретят по дороге. Вот почему он – неизвестное, туманен, как грозное будущее, и принимая временами образы человека, вновь и вновь расплывается и становится туманом, волной, стихией. <…> Сквозь деревья синеет просвет. По-видимому, это утреннее небо, глубоко синее, как будто еще звезды на нем. И вдруг Бертран видит, что это – плащ Рыцаря-Грядущее. Их диалог поодаль от спящего мирно валета. Тот говорит сначала, будто из бесконечной дали. В его голосе – и море, и даль, и Изора, и бесцельная синева, так что Бертрану чудится, будто он вопрошает только свое туманное и грозное будущее. Постепенно Рыцарь-Грядущее становится человеком – Гаэтаном и сурово отвечает несчастному на просьбы покинуть замок: «Я дал слово Изоре спеть песню» [Блок 4, 458-459].
Как «музыкальный поток» вводится мотив стихии в «Крушение гуманизма», текст, посвященный коллапсу дисгармоничной, утратившей целостность «цивилизации» (отсюда в статье топика распада единства и утраты «музыки» как начала, гарантирующего это единство) и выходу на сцену «народных масс», чью историческую победу в будущем профетически провозглашает автор. «Стихия» объявляется Блоком «музыкальной сущностью мира» [Блок 6, 102], а революция, движущей силой которой оказывается народная «стихия», – возвращением к природе. Отсюда возникают метафоры «музыкальной влаги» или «музыкального потока», как бы расчищающего историческое пространство для будущего:
