Мушкетер и фея и другие истории из жизни Джонни Воробьева - [48]
Видимо, она сбегала к телефонной будке и предупредила Валентина Эдуардовича, потому что он ждал Джонни. Он встретил его у входа в гостиницу, сказал надутой администраторше «это ко мне» и заговорил с Джонни, когда еще шли по коридору:
— Женя, я чрезвычайно рад, что вы пришли, но вы совершенно зря волнуетесь по поводу того случая. Уверяю, я на вас не в обиде… Вот моя комната… Вот, садитесь в кресло… Наоборот, ваше выступление доставило мне большое удовольствие. Оно было в меру темпераментным и крайне актуальным. В самом деле, эти безобразные современные постройки среди исторических кварталов у самого крепостного холма… Это чудовищно!
— Все-таки я виноват, — вздохнул Джонни, останавливаясь у громадного кресла. — Вы уж извините меня, Валентин Эдуардович… Но у меня еще один вопрос. Можно?
— Ну разумеется! Прошу.
— Можно прямо?
— Конечно!
— Совсем прямо…
— Да-да, Женя! Я весь внимание. Ваша прямота мне весьма импонирует.
Джонни встал за кресло, уперся подбородком в его шершавую спинку и поднял ясные глаза.
— Вам нравится Вера?
— А? — сказал Валентин Эдуардович и нервно погладил лысину. — М-м… То есть да. Да… Но, увы, мне кажется, я ей не нравлюсь.
— Это не так, — деловито объяснил Джонни. — Вы ей нравитесь. В общем. Ей не нравится только ваша прическа. То есть то, что прически нет…
Валентин Эдуардович опять хотел потереть свою блестящую голову, но раздумал. Снял очки и жалобно сощурился.
— Эх, Женя, — грустно сказал он. — Это не самый большой мой недостаток. Но, к сожалению, самый неисправимый.
— Может быть, исправимый, — возразил Джонни. — Вот. — И он протянул пузырек и бумагу, где был переписан рецепт и письмо неизвестного лекаря.
Узнав, какое снадобье принес ему Джонни, Валентин Эдуардович заметно разволновался. Сначала стал смеяться печальным смехом, потом заходил из угла в угол и начал говорить, что он очень ценит Джоннины старания и очень благодарен ему за доброе отношение, но (увы, увы и увы!) в природе не существует сил, которые заставили бы облысевшую голову снова покрыться волосами. Если бы такие силы были, современная наука давно бы их открыла.
— Современная наука многое позабыла, — опять возразил Джонни. — Вот недавно в «Очевидном-невероятном» рассказывали про древнюю медицину. Там такие вещи делались, что сейчас никто не верит…
— Гм… — Валентин Эдуардович остановился. — В твоих рассуждениях много логики. Но… нет-нет, Женя. Спасибо, но я выглядел бы смешным в собственных глазах, если бы решился на такой эксперимент. Это недостойно здравомыслящего человека.
— Жаль… Ну, вам виднее, конечно, — вздохнул Джонни. — А пузырек я вам все же оставлю…
— Да зачем же он мне?
— А мне он и совсем ни за чем, — печально сказал Джонни.
Огорченный, он вышел на улицу. Странные люди — эти кандидаты наук. «Недостойно здравомыслящего человека…» Что тут недостойного? Взял бы да попробовал! Если Вовкино зелье действует, завтра утром, перед отъездом, Валентин Эдуардович был бы уже не лысый, а как бы стриженный под машинку. Сперва это некрасиво (Джонни знает по себе), но скоро волосы становятся длиннее, и тогда делай прическу и сватайся на здоровье.
Трудное ли это дело — помазать жидкостью башку? Так нет же, принцип не позволяет… Зря только бедного Алхимика заставили ночью колдовать. Всей пользы от этого — Джоннина волосатая коленка…
Но… Стоп! Если волосы на ней прорастут — это же доказательство! Тогда уж Валентин Эдуардович не откажется. Надо завтра утром прибежать к нему и показать: «Вот! А вы спорили! Мажьтесь!»
А вдруг он уже вылил снадобье в раковину?
Джонни помчался назад, в гостиницу, но у самого входа вспомнил суровую администраторшу. Тогда он пошел вдоль здания, становясь на цыпочки у каждого окна: Валентин Эдуардович жил на первом этаже. В пятом или шестом окне Джонни увидел его.
Валентин Эдуардович стоял перед зеркальным шкафом и держал стеклянную пепельницу. Он осторожно макал в нее свернутый платок. Влажным платком Валентин Эдуардович старательно натирал свое блестящее темя.
Весь день Джонни хотелось посмотреть: что там с коленкой? Но Катя говорила:
— Не смей. Переохладишь, и сорвется опыт.
Иногда коленка чесалась, а порой кожу покалывало. Может быть, это проклевывались волоски.
Перед сном Джонни не выдержал и размотал бинт. Левая коленка была абсолютно гладкой — и на вид, и на ощупь. Она ничем не отличалась от правой, разве что была почище.
Сначала Джонни очень расстроился, но потом сказал себе, что горевать рано: прошло всего полсуток. Он снова забинтовал колено…
Проснулся Джонни рано. За ночь повязка сбилась. Джонни с замиранием души потянул из-под одеяла ногу…
И перестал дышать.
Коленка была черная.
Она была черная, как… Сказать, «как у негра»? Но любой самый темный негр позавидовал бы этой густой, без всяких оттенков черноте. Коленка была такой, словно ее осторожно обмакнули в блюдечко с тушью. Лишь посередине тянулся, как розовая нитка, след от облупившейся царапины.
— Ой, мамочка… — с тихим стоном сказал Джонни и на правой ноге, будто левая коленка не просто почернела, а была раздроблена картечью, поскакал в ванную.
Сначала он мыл коленку горячей водой и туалетным мылом. Потом Вериным шампунем. Потом скреб нейлоновой мочалкой и даже попробовал оттирать пастой «гои».
