Мурманский сундук - [60]

— Вот за это и благодарю, — от души говорил Афанасий.

— Погостил бы денёк-другой, — оставлял его Никита Тимофеевич, провожая до калитки. — На рыбалку бы сходили…Ты знаешь, меня иной раз такая тоска берёт… Сижу тут в четырёх стенах…

— Не могу, Никита Тимофеевич. Меня ждут. Ты уж прости. Людмиле привет.

— Передам.

Они обнялись.

— В другой раз погощу целый месяц, — пообещал другу Афанасий. — Обязательно в другой раз.

— Ловлю на слове, — улыбнулся Никита Тимофеевич.

Помахав однополчанину рукой, Афанасий направился на автовокзал. Ему было надо проехать по автомагистрали по направлению к Дурову километров тридцать, а потом просёлком пешком до деревни ещё километров десять-двенадцать.

Автобусы ходили редко, не соблюдая расписания. Народу скопилось много, большинство с базара, освободившись от лука, огурцов или кабачков, но с полными сумками провизии для деревенского проживания. Автобус не пошёл, а следующего надо было ждать час, и Афанасий присел на обломок керамической трубы, валявшейся в тени автовокзала. Рядом, хлебнув с хорошего приработка пива или чего покрепче, громко галдели мужики, по виду деревенские, в мятых пиджаках, в запылённой обуви. Подъехал микроавтобус, ехавший в сторону Дурова, но пассажиров было так много, что Афанасий даже не стал пытаться сесть в салон.

Решив дождаться рейсового автобуса, он снова уселся на трубу. Рядом примостился не старый мужик, в ветровке, со спортивной сумкой через плечо. Он купил банку пива и мелкими глотками осушал её.

— И что это с автобусами творится, — говорил он, обращаясь к Афанасию. — Совсем не на чем ездить стало. Понаделали разных автолайнов, дерут втридорога, а такая теснота… Скоро рейсовых совсем не будет: старые выйдут из строя, а новых взять неоткуда. Будем все на такси ездить.

Афанасий поддакнул, говорить ему не хотелось, он встал с трубы и направился через площадь к ларькам.

Потолкавшись с полчаса среди снующих туда-сюда людей, решил было идти на автобусную стоянку, как услышал песню. «Опять в ларьке музыку завели», — подумал он.

Пел голос детский, звонкий и чистый:

Вечер чёрные брови насопил.

Чьи-то кони стоят у двора.

Ему вторил, подхватывая песню, голос мужской, приятного тембра:

Не вчера ли я молодость пропил?

Разлюбил ли тебя не вчера?

Песня лилась без всякого напряжения, легко и свободно, словно текла струйка ручейка. На магнитофонную запись это было не похоже, и Афанасий подошёл ближе.

Не храпи, запоздалая тройка.

Наша жизнь пронеслась без следа.

Может, завтра больничная койка

Упокоит меня навсегда.

Около платного туалета стоял коммерческий киоск, где продавали сигареты, сладости, жевательную резинку, прочие иностранные товары, зазывно смотревшие красивыми надписями и рисунками из-под стекла витрины. В открытое окошечко был просунут шнур удлинителя. У угла киоска стояли двое: мужчина лет 35–37 и девочка лет двенадцати, в тёмном платьице, с загорелым лицом и руками. Мужчина играл на аккордеоне и подпевал ей. У их ног примостился усилитель, на котором лежала кепка для сбора денег, перед поющими возвышался микрофон. Певцов окружали пятнадцать — двадцать человек. Некоторые бросали в кепку монеты.

Пусть я буду любить другую,

Но и с нею, с любимой, другой,

Расскажу про тебя, дорогую,

Что когда-то я звал дорогой.

Песня расчувствовала Афанасия. А может, и не песня, а эти двое певцов у микрофона. Одеты они были в чистое, но не раз стиранное и чищенное платье. На девочке были запылённые туфельки, старые, с потрескавшейся кожей. На мужчине были шерстяные коричневого цвета брюки, серая рубашка и чёрный пиджак. Афанасий вспомнил свою жизнь последнего времени, подошёл, выгреб из кармана деньги, которые ему дал на дорогу Николай и бросил в кепку.

Он уж было собрался идти к стоянке автобуса, как к певцам подвалил молодой, коротко стриженый парень с отъевшимся круглым румяным лицом, с мощными мышцами, в белой футболке.

Не глядя на мужчину у микрофона, протянул руку ладонью вверх.

— Тебе что? — не понял аккордеонист.

— Отстёгивай!

— Чего отстёгивать? — мужчина изменился в лице и недоуменно смотрел на парня.

— Какой непонятливый. Деньги давай.

— За что?

— За место.

— Мне киоскёрша разрешила…

— То киоскёрша. Не волынь.

— Сколько? — спросил аккордеонист, поднимая кепку. Голос его дрогнул.

— Десятку давай, — и парень вновь протянул опущенную было руку.

Мужчина стал считать мелочь, ни слова не говоря.

— Чего считаешь! — парень вырвал кепку из рук аккордеониста. — Ещё заработаешь. — Он выгреб деньги в широкую, как лопата, ладонь, а кепку швырнул на усилитель.

При виде этого Афанасия охватила дрожь. Свело мускулы лица. Опять, как и вчера, мелькнули в голове эпизоды афганской войны.

— Положи деньги на место, — выступив из толпы, сказал он парню.

Парень нарочито искоса оглядел Афанасия, его неказистую одежду, выплюнул изо рта жвачку, которую перекатывал языком.

— А тебе чего, дядя, надо? Вали отсюда!

— Верни деньги, — резче сказал Афанасий. Скулы на обветренном лице побелели.

Он приблизился к парню. Тот шагнул навстречу и пятернёй свободной руки пытался вцепиться в лицо Афанасию. Афанасий схватил руку за запястье, другой подтолкнул под локоть и вывернул её.