Мурманский сундук - [58]

Никита Тимофеевич встал, прошёл к телефону, стоявшему на журнальном столике, снял трубку и, попыхивая сигаретой, зажатой в зубах, набрал номер:

— Вениамин? — спросил он. — Это ты? Добрый день, это Туляков. Узнал? Володя поблизости? Позови, пожалуйста. Привет, Володя. Да, это я. Ну и молодец. Как жизнь? Нормально? Рад за тебя. У меня к тебе дельце. Небольшое. Можно и по телефону. Какой секрет. У меня секретов нет. У других, да, — он взглянул на Афанасия. — У меня один секрет, когда пенсию принесут. Денег нет, и дают не вовремя. Скажи мне, делами репрессированных кто занимается? Ага. Понял. Завтра я с одним товарищем приду. Надо посмотреть одно, если оно у вас хранится. Обеспечишь? Спасибо. Пока. До встречи! Ну вот, — положив трубку, сказал Никита Тимофеевич. — Завтра сходим. Ты давай закусывай, не сиди ровно на именинах.

Около шести часов вечера пришла жена Никиты Тимофеевича Людмила, женщина лет около сорока, в лёгком летнем платье, с полиэтиленовым пакетом в руке, из которого виднелась синяя ручка складного зонтика. Серые глаза заискрились, когда она увидела Афанасия.

— Афонька! Это ты? — Она остановилась на пороге и заулыбалась.

Афанасий её знал хорошо. До армии вместе с ней работал в одном цехе на ткацкой фабрике. Она была ученицей ткачихи, он — учеником наладчика. Потом она окончила институт, а он после армии поступил в военное училище. Когда впервые приехал в гости к своему земляку однополчанину Никите Тимофеевичу после вывода советских войск из Афганистана, то очень удивился, увидев её в качестве его жены.

— Вот те на, — произнёс он тогда, ставя спортивную сумку у ног. — Люська!?

— Моя жена, — представил её Туляков.

— Ну ты даёшь, подруга. Как же ты окрутила этого волкодава?

И сегодня тоже обрадовался, увидев её.

— Афанасий, — она сморщила маленький курносый носик. — Как ты похудел!

— Похудеешь от такой жизни, — ответил Афанасий и сказал: — А ты ничуть не изменилась: такая же хохотушка и веселушка?

— Её ничто не берёт, — вступил в разговор Никита Тимофеевич. — Вместе с ней я и сам молодею. — Он заулыбался и обнял жену за плечи.

А Людмила продолжала:

— Но ничего — впалые щёки тебя не портят. Наоборот, ты стал намного импозантнее.

— Хватит болтать, ребята, — шутливо остановил жену и гостя Никита Тимофеевич. — Мы немного перекусили тут, — обратился он к Людмиле, — без тебя, а сейчас давай хороший ужин зададим, как в старые добрые времена. Такие встречи бывают раз в сто лет.

Людмила подвязала фартук и пошла на кухню. Вызвался ей помочь и Никита Тимофеевич, включив телевизор и оставив гостя одного. Сидя на диване, Афанасий рассеяно смотрел на экран. В новостях, кроме очередных ЧП, положении в Чечне, ничего не сообщалось. Да и не было о чём сообщать. Президент был в очередном отпуске, отдыхал в Карелии, Дума была на каникулах. По другим каналам шли длинные мыльные оперы…

После ужина, когда вечерело, и прохлада обволакивала окрестности, вышли в сад. Сели на скамейку под рябиной. Ягоды наливались соком, краснели, крупными гроздьями висели на упругих ветвях. Солнце закатилось за дома, на небосклоне осталась лишь красная полоска. На густую траву падала тяжёлая холодная роса. Афанасий с Никитой Тимофеевичем продолжали начатый за столом разговор.

— Ну и куда мы идём по-твоему? — спросил Афанасий однополчанина.

— В никуда, Афанасий, в никуда. Обстановка серьёзная и очень опасная. Я здесь как-то прохожу по городу, пошёл кратчайшим путем, и за школой, там мусор вывозят, гляжу старушка ковыряется в мусорном контейнере. Спрашиваю, чего ищешь, бабуся? А она подняла на меня печальные глаза и отвечает: «Богатые завсегда, что им не нравится, на помойку выбрасывают. А у меня пенсия, милок, чуть за двести рублей, да и ту вовремя не носят… Я давеча целую курицу нашла, хорошая курица, а её выбросили. И когда это курами разбрасывались!..» Дал я ей десять рублей и не выдержал, чуть не заплакал, так мне её стало жалко, страну свою жалко…

— Ну что вы, ребята, заладили о политике и о политике, — прервала их разговор Людмила. — От неё телевизор опух. Все обещают, все лезут в президенты…

— Я помню, — продолжал Никита Тимофеевич, — как демократия пошла. Состоялись тогда у нас выборы в городской Совет, он тогда ещё так назывался. Интересно было спервоначалу — на одно место по десять — двенадцать человек. Почти всех руководителей помели, выбрали лаборантов, медработников, мастеров, начальников цехов, — всех, кто был на втором, а то и на третьем месте в эшелонах прежней элиты. Они сумели и листовки напечатать, и агитаторов нашли, газеты тогда словно взбесились от наплыва словесной мешанины, народ болванили: «Я накормлю страну, район, всё дам, дайте только власть, — гласили программы кандидатов. — Я один только честный, остальные ворьё». И что — где они? Одних уж нет, а некоторые заняли тёплые места, куда им прежде ходу не было. Пришли другие, тоже на обещаниях, а порядка нет.

— Ты надолго к нам? — спросила Людмила Афанасия.

— Да нет. Завтра, наверно, отчаливаю.

О личной жизни она его не спрашивала, видно, Никита Тимофеевич рассказал ей о его невзгодах.

Людмила встала со скамьи, сходила в дом и принесла гитару.