Муравечество - [174]

— Совершенно не терпится, — говорит женщина.

— Да, — говорит второй мужчина.

— Отлично, — отвечаю я. — Мы ею очень гордимся. Итак, без дальнейших проволочек…

Я даю сигнал человеку, который, полагаю, должен быть в кинобудке. Свет гаснет, и на экране загорается заставка. Под громогласную музыкальную тему, напоминающую Рамина Джавади, старый афроамериканский актер в еще более старящем гриме, исполняющий Инго, двигает куклы голых черных девушек с пенисами по поверхности чужой планеты, а через миг исчезает, оставляя черных ледибоев самих по себе, уже анимированных, чтобы сражаться с ледяными монстрами и огненными демонами. Это брутально, кроваво, героически и нелепо. Музыкальную тему, как теперь показывают титры, действительно написал Джавади. А как же. Должен признать, я чувствую некое возбуждение, когда вижу под надписью «Автор идеи» свое имя рядом с именем Инго.

— Очень нравится начало, — говорит женщина из делегации.

— Нам тоже, — говорят мужчины.

— Так и затягивает, — говорит женщина.

— Бум, — говорит один из мужчин.

— Что значит — «бум»? — спрашивает второй.

— Как бы — «бум». Так и затягивает.

— Разве так говорят?

— По-моему…

— Ш-ш-ш, начинается, — говорит женщина.

Трущобы. Черно-белые. Немые. На улицах полно нищих темнокожих кукол.

— Очень нравится, что вы это сделали в старинном стиле, — говорят оба мужчины. — Даже царапины на пленке!

— Ш-ш-ш, — говорит женщина.

Камера наезжает на двух голых девушек с пенисами. Одна обращается ко второй на языке жестов. Глаза у тон молочные; тон слепа. Вторая, предположительно, глухая, потому и язык жестов.

— Очень нравится тишина. Мы в восторге, что слепая общается с глухой на языке жестов, который сама не видит, — говорят мужчины.

— Тон не видит, — поправляю я.

— И как глухая отвечает голосом, хотя сама его не слышит. Это и гениально, и трогательно.

— Тон не слышит, — повторяю я на случай, если меня не расслышали.

— Так, что там теперь? — говорят мужчины.

Ледибои сворачивают в переулок и входят в полуразвалившийся сарай. Внутри — фермерские инструменты. Ледибой без слуха берет орало.

— Что это? — спрашивает один из мужчин.

— Орало, — говорю я. — Режущая кромка плуга. Фермерский инструмент с тысячелетней историей, известный как минимум со времен культуры мацзябан в Китае.

— А, — говорит мужчина. — Теперь они перекуют их на мечи?

— Ш-ш-ш, — говорит женщина.

Я предполагаю, что так и есть. Какого черта вытворял второй я? Зачем он взял прекрасный, пронизывающий, острый социальный комментарий Катберта и извратил в нелепую пародию на творчество Генри Дарджера? Возможно, доппельгангер не чувствовал себя вправе монетизировать настоящую работу. Возможно, ему не хватило ума понять, что примитивная комедия — это на самом деле леденящий ужас, вот он и выбрал что-то очевидное в своем расовом посыле. Непонятно, потому что раз он мой доппельгангер, то должен быть равен мне по интеллекту. Истинный доппельгангер неотличим от своего гангера, то есть меня. Как же интеллект доппеля мог уступать моему? Как он мог быть евреем? Здесь творится что-то очень странное.

Теперь два ледибоя на экране несут свежеперекованные мечи через беспощадную пургу в Мир Льда.

— От контраста темной кожи на фоне белой метели захватывает дух, — говорит один из мужчин.

— Прямо с языка снял, — говорит второй.

Вынужден признать, что так и есть.

Глава 64

За ужином я насуплен.

— Ты что-то повесил нос, — говорит Клоунесса Лори. — Устроим званый ужин?

— Званый ужин?

— Они всегда поднимали тебе настроение.

— Звучит ужасно.

— Ой, ну брось, ворчун. Давай поиграем в «кого бы ты пригласил, если бы мог пригласить кого угодно».

— Презираю эту игру. Всегда презирал эту игру.

— Можно и живых, и мертвых.

— Фу. Ну ладно. Иисусе. Я бы пригласил на ужин Иисуса.

— Само собой. Он уже в списке. Кого еще?

Клоунесса Лори умеет организовать вечеринку в мгновение ока. Похоже, мы считаемся сливками общества.

— Ты не мессия, — говорю я.

— Я и не говорил, что я мессия, — отвечает Иисус.

— Ты был евреем.

— Знаю. Жил и умер евреем.

— Ты был просто учителем.

— Просто учителем? Важнее учителя работы нет, друг мой. Когда мы начнем платить учителям столько же, сколько платим нашим спортсменам, наконец заживем в цивилизованном обществе.

— Ты хотел сказать — нашим мужчинам-спортсменам.

— Да. К спортсменкам, конечно, относятся несправедливо. Это надо исправить. Неслучайно большинство учителей — женщины.

— Кроме того, это просто глупость. Никому нельзя платить столько, сколько платят спортсменам.

— Эй, я-то согласен. Просто подчеркивал, что мы как общество ценим не то, что стоило бы.

— Ладно, но когда влезаешь в тему со спортсменами, только сам себе вредишь.

— Но ты же меня понял, и мы оба согласны, тогда чего цепляешься к словам?

— Ну ладно, Иисус. Ладно. Просто мне показалось, что уж ты-то как учитель должен подбирать слова аккуратней.

— Эй, хватит приставать к Иисусу, — говорит кто-то с другого конца стола. Может быть, Милтон Фридман.

Я оборачиваюсь к Ван Гогу.

— Видел ту серию «Доктора Кто»?

— Какую?

— В которой ты?

— Нет! С ума сойти. Правда? Я там есть? Хорошая? Обожаю этот сериал.

— Обязательно посмотри. Это просто преступление. Думаю, ты будешь в ярости.