Муравечество - [114]

— Можно сбрить их прямо сейчас, Чик, — говорит Патти. — Раз, два, и готово.

— Нет, — отвечает Чик после паузы. — Они мне идут.

— Мы не можем оба быть усатыми, Чик, — возражает Мадд.

— Оставь его в покое, Бад, — говорит Мари. — Если ему нравятся усы, пусть будут. Он их заслужил.

— Но как же наши образы?

— Оставь его в покое.

И Мадд оставляет, хотя есть что-то предосудительное в том, чтобы сразу оба комика носили усы. Он подумывает сбрить свои. Нет сомнений, это изменит динамику их дуэта. Разве зритель поверит, что их дуэтом правит безусый? И этот новый, истощенный Моллой выглядит злым. От озорной улыбки не осталось и следа. Но, Бад, ради всего святого, он же был в коме! Дай ему прийти в себя. И в любом случае, несмотря ни на что, его друг снова с ним, а все остальное — мелочи, их можно обсудить и решить позже, в свое время.

Пока иду домой после сеанса у Барассини, пересматриваю свой список. Так я коротаю время, а кроме того, всегда полезно знать, где находишься.

Список людей, которые, вероятнее всего, умнее меня:

Альберт Эйнштейн

Сьюзен Зонтаг

Исаак Ньютон

Данте Алигьери

Уильям Шекспир

Ханна Арендт

Джеймс Джойс

Жан-Люк Годар

Готфрид Лейбниц

Алан Тьюринг

Ада Лавлейс

Мари Кюри

Аристотель

Примечание: срочно найти афроамериканца!

Я останавливаюсь возле «Дерева желаний» Йоко Оно, которое в этом году привезли на фестиваль «Перформа», и прикрепляю к нему свое желание: я желаю привнести в мир критики столько же гениальности, сколько Пикассо и Брак привнесли кубизмом в мир живописи. Можно ли смотреть фильм под разными углами? Подо всеми углами? Может ли критика включать в себя все потенциальные интерпретации? Можно ли понять фильм со всех человеческих точек зрения? И всех нечеловеческих? Вот моя цель.

В данный момент на дереве, кроме моего, висит всего одно желание: «Велосипед. — Джим Керри».

Глава 43

— Рассказывай.

Я сижу незримым вместе с Маддом и Моллоем, кажется, в часовне при больнице. Моллой — в больничном халате, Мадд — в элегантном двубортном костюме.

— Предлагаю вернуться к съемкам, доснять «Идут два славных малых», — говорит Моллой.

— Хорошо, Чик. В смысле я даже не знаю. Бизнес с тех пор изменился.

— Вряд ли он мог сильно измениться за три месяца.

— Знаешь, Чик, давай начистоту?

— Конечно.

— Мне кажется, ты изменился. Немножко.

— Я так не думаю.

— Теперь ты похож на… меня, — говорит Мадд. Моллой долго разглядывает Мадда.

— Понимаю, — говорит Моллой.

— Не думаю, что ты теперь сможешь сыграть того же персонажа.

— Ну, может, хотя бы попробуем?

— Сейчас?

— Почему нет?

— Да, конечно. Сцену в галантерейном магазине?

— Давай.

Они играют сцену, получается плохо.

— Мне не нравится, Чик. Теперь все как-то неестественно, — говорит Мадд.

— Возможно, мы просто давно не репетировали.

— Не думаю, что дело в этом. Может, ты сбреешь усы и наберешь вес?

— Я предпочитаю свой новый образ, Бад. Он мне идет. Ты даже не представляешь, как это тяжело — жить с лишним весом. Со здоровьем проблемы, да и люди вечно смеются над толстяками.

— Могу представить, Чик. Но, честно говоря, это ведь и есть наша цель — чтобы люди смеялись.

— Не так, Бад. Не так. Это дешевый и жестокий смех.

— Хорошо. Понимаю. Может, просто сбреешь усы?

— У меня элегантные усы.

— Но ведь их элегантность не работает на образ.

— А что, если ты сбреешь усы, Бад. И наберешь вес. И мы поменяемся ролями.

— Я не хочу набирать вес, Чик.

— Значит, ты понимаешь, что я чувствую.

— Понимаю, но в нашем дуэте это всегда была твоя роль. Я даже не уверен, что буду хорош в образе напыщенного шута. Я — сухарь[104]. Такой у меня образ.

— А давай попробуем. Как думаешь? Давай еще раз прогоним сцену, только поменяемся ролями.

— Чик…

— Давай просто попробуем, Бад. Вдруг результат нас удивит.

— Да, конечно. Давай.

Они пробуют еще раз — с тем же результатом, только теперь они поменялись ролями.

— Ты вовсе не выглядишь глупым, Бад. Ты должен выглядеть глупо.

— Это не про меня, Чик.

— Но ты даже не стараешься.

— Хорошо.

Они начинают сначала. Мадд корчит рожи, скулит и безумно пучит глаза на протяжении всей сцены. Это ужасно, кошмарно, непристойно, смотреть на это невозможно, но невозможно и отвернуться.

— Нет, так тоже неправильно, — говорит Моллой.

— Я — сухарь, Чик.

— Я тоже, Бад. Я тоже.

— Может, хватит на сегодня, дружище?

— Комедия — это все, что я умею, Бад.

Моллой плачет, но выражение его лица не меняется. Мадд смотрит на него в замешательстве.

— Мы что-нибудь придумаем, — говорит Бад.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Может быть… что, если мы оба будем сухарями? Никто ведь раньше такого не делал.

— Да, Чик, разумеется.

— Как будто один человек спорит сам с собой. Ты читал немецких романтиков, Бад?

— Не особо. Нет. Не знал, что ты читал.

— Я читаю по ночам, когда тут тихо.

— Ого.

— Doppelgänger. Термин придумал писатель-романтик Жан Поль, но это древняя концепция. Двойник. Возможно, как раз это и выведет американскую комедию на новый уровень.

— Разумеется. Звучит отлично, — без энтузиазма отвечает Мадд.

— Отлично! — говорит Моллой, кажется, с энтузиазмом, но я не уверен: его лицо почти непроницаемо, как у пациента с болезнью Паркинсона.

В этот прекрасный воскресный день я выступаю перед детьми в парке Риверсайд, на пикнике юных будущих историков кино Америки, подразделение Восточного побережья: