Мухи - [4]

— Да развѣ тебѣ въ ямщикахъ лучше? — спросилъ Иванъ Петровичъ.

— Что-жъ теперь будешь дѣлать? Дожить какъ нибудь надо…

Онъ опять безнадежно махнулъ рукой и хлопнулъ возжами по лошадямъ.

Дорога съ луга вошла въ длинную березовую аллею, тарантасъ каждую минуту вваливался въ глубокія колеи и колдобины.

— Это прошпектъ ихній, чортъ бы его побралъ, — сказалъ ямщикъ, едва удерживаясь на облучкѣ.

— Пріѣхали, что-ли?

— Вонъ усадьба начинается.

Иванъ Петровичъ снялъ шляпу, пригладилъ волосы, потрогалъ галстукъ, высморкался и усѣлся попрямѣе на своемъ узловатомъ сидѣньи.

* * *

Въ усадьбѣ, куда они въѣхали черезъ открытыя ворота, никого не было. Длинный сѣрый домъ въ глубинѣ двора смотрѣлъ своими открытыми окнами и молчалъ. Молчали и деревья, обступившія его съ трехъ сторонъ, не дрогнувъ ни однимъ листомъ; молчала и собака, лежавшая у подъѣзда.

— Эй! Кто тамъ е? — властно крикнулъ ямщикъ.

Никто не отвѣтилъ.

— Э-эй! — опять крикнулъ онъ, но еще громче.

— Чего ты орешь? — замѣтилъ ему Иванъ, Петровичъ. — Пріѣхалъ въ чужой дворъ и оретъ!

Онъ сошелъ съ тарантаса и направился къ дому.

Домъ былъ довольно большой, очень старый и запущенный. Иванъ Петровичъ остановился въ прихожей, на половину заваленной холщовыми мѣшками изъ-подъ зерна.

— Можно видѣть кого-нибудь? — спросилъ Иванъ Петровичъ.

Все молчало. Онъ повторилъ вопросъ и, не дожидаясь отвѣта, вошелъ въ комнату — обширную залу, обитую по стѣнамъ сѣрымъ картономъ; посрединѣ залы стоялъ круглый столъ, черный, облупленный и на половину заставленный грязной посудой: рѣшето съ зеленымъ крыжовникомъ и тарелки съ мокрыми сѣмячками и оставленными на нихъ шпильками, точно чернымъ платкомъ, были покрыты мухами. Часть ихъ взвилась на секунду надъ столомъ и сейчасъ же опустилась назадъ. Это сказало Ивану Петровичу о какой-то жизни въ этихъ безмолвныхъ стѣнахъ. Онъ повторилъ свой вопросъ уже смѣлѣе и, не дожидаясь отвѣта, прошелъ въ слѣдующую комнату. Тамъ два окна были затворены ставнями, а черезъ третье — красные лучи заходящаго солнца освѣщали громадную спальню; двѣ постели стояли по стѣнамъ, подушки были смяты, сѣрыя байковыя одѣяла сбиты возлѣ одной изъ постелей на двухъ стульяхъ стояла большая корзина изъ подъ бѣлья, въ ней лежала дѣтская подушка и смятое одѣяльце. И опять ни души.

Иванъ Петровичъ не посмѣлъ идти дальше. Онъ вернулся въ залу и остановился въ нерѣшимости. Его начало брать сомнѣніе: туда ли онъ попалъ? И почему онъ рѣшилъ, что помѣщикъ Печниковъ именно тотъ Сеняша Печниковъ, котораго онъ зналъ въ университетѣ? И только теперь ему вдругъ представилось: а что если онъ ошибся и пріѣхалъ къ незнакомому человѣку? Опять черное облако мухъ взвилось надъ столомъ и съ бодрымъ жужжаніемъ опустилось назадъ. Иванъ Петровичъ стоялъ посреди комнаты и оглядывалъ ее.

На громадной сѣрой стѣнѣ залы висѣла фотографія въ черной деревянной рамѣ, а по бокамъ двѣ рамы подъ стекломъ — коллекціи бабочекъ и жуковъ. Иванъ Петровичъ подошелъ поближе разсмотрѣть ихъ. Съ фотографіи на него глядѣлъ худой блондинъ, стоявшій подъ руку съ красавицей-дѣвушкой. Иванъ Петровичъ чуть не вскрикнулъ отъ радости: „Да! Это онъ! Сеняша! И рядомъ съ нимъ, вѣроятно, его жена“. Большіе черные глаза смотрятъ радостно и бодро, уголки рта подняты кверху, точно не могутъ сдержать улыбки; тоненькая шейка туго стянута бѣлымъ воротникомъ и мужскимъ галстухомъ. И у обоихъ такое торжествующее выраженіе лицъ, точно они идутъ подъ руку на вѣчный пиръ, на радость побѣды. И онъ вспомнилъ любимое выраженіе Сеняши: „радость бытія“. Онъ былъ воплощеніемъ этой радости бытія и въ жизни, и здѣсь на портретѣ.

Въ раскрытую дверь балкона влетѣли чьи-то голоса; Иванъ Петровичъ быстро пошелъ на нихъ. Балконъ выходилъ въ садъ, въ старый барскій садъ, съ вѣковыми липами и правильными аллеями. Липы, очевидно, когда-то подстригались, а потомъ были оставлены рости на волѣ; онѣ вытянулись длинными тонкими стволами и только верхушки ихъ зеленѣли, стволы же были окружены высохшими вѣтвями, точно громадными вороньими гнѣздами, съ которыхъ спускались почти до самой земли черные голые сучья, похожіе на гигантскія щупальцы. Дорожки заросли крапивой и бурьяномъ, и только посрединѣ ихъ была протоптана тропинка аршина въ полтора шириной. По ней и пошелъ Иванъ Петровичъ. Паркъ спускался по отлогой горѣ прямо къ рѣкѣ. Оттуда неслись тревожные, мужскіе голоса.

На поворотѣ одной изъ аллей стояла бесѣдка, съ видомъ на зарѣчную часть усадьбы. Бесѣдка была въ видѣ громаднаго гриба, съ покосившеюся деревянной крышей; столъ и скамейка подъ ней сгнили и едва держались. Иванъ Петровичъ подошелъ къ нимъ и увидалъ внизу, подъ садомъ, плотину, а на другомъ берегу мельницу и народъ, хлопотавшій около нея. У телѣги съ навозомъ стоялъ толстый человѣкъ, въ свѣтломъ пиджакѣ сверхъ мятой ситцевой рубашки и въ сапогахъ съ рыжими голенищами, доходившими ему до половины икръ. Трое мальчиковъ въ русскихъ рубашкахъ и въ форменныхъ фуражкахъ подхватывали вилами навозъ и бѣжали съ нимъ на плотину. Тамъ они бросали его двоимъ мужикамъ, свѣсившимся головами къ водѣ и что-то поправлявшимъ въ запрудѣ. Невдалекѣ стояла женщина въ узкомъ черномъ платьѣ, въ родѣ того, какое носятъ служки въ монастырѣ; она держала на рукахъ ребенка и съ безпокойствомъ слѣдила за мальчиками. Толстый человѣкъ въ свѣтломъ пиджакѣ перебѣгалъ отъ мельницы къ плотинѣ, кричалъ, волновался. Его круглое красное лицо, обрамленное густой бѣлой бородой, блестѣло, точно смазанное масломъ. Жидкіе волосы падали прямыми прядями на лобъ, и онъ поправлялъ ихъ, вскидывая голову рѣзкимъ движеніемъ назадъ. И только это движеніе сказало Ивану Петровичу, что этотъ красный толстякъ — тотъ стройный, поэтичный студентъ, котораго онъ зналъ и любилъ двадцать лѣтъ тому назадъ. Одинъ изъ мальчиковъ, лѣтъ семнадцати, вѣроятно старшій сынъ Печникова, ловко подхватывалъ тяжелые, сѣроватые комья навоза и весело бѣжалъ съ ними по плотинѣ. Онъ также вскидывалъ головою немного въ бокъ, и болѣе, чѣмъ отецъ, напомнилъ вдругъ Ивану Петровичу прежняго Сеняшу. И ему захотѣлось сейчасъ же броситься внизъ, но онъ понялъ, что попалъ не во время, что съ плотиной случилась какая-то бѣда, и онъ сѣлъ на скамью подъ тѣнью деревянной шапки гриба.