Мухи - [3]

Иванъ Петровичъ распорядился, чтобы ему наняли лошадей, и отправился въ Знаменку.

* * *

Мохнатая, заморенная пара едва ползла по извилистому проселку. Ямщикъ — мужиченко лѣтъ пятидесяти — точно нехотя присѣлъ на облученъ, дремалъ и только изрѣдка, также нехотя, говорилъ, тяжело помахивая возжей:

— Ну ты! задумалась!

Было уже часовъ шесть, а жара еще и не думала спадать. Солнце жгло, какъ утромъ; отъ растрескавшейся земли несло сухимъ жаромъ, весь воздухъ былъ точно раскаленный.

Ивану Петровичу казалось, что онъ ѣхалъ цѣлую вѣчность. Уже три часа прошло, какъ онъ выѣхалъ изъ своихъ номеровъ, а Знаменки еще и видно не было. Сначала онъ съ интересомъ смотрѣлъ кругомъ. Лошади, на которыхъ онъ ѣхалъ, были не вычищены и запряжены точно случайно, точно ихъ застали врасплохъ: вездѣ висѣли какія то веревочки, торчали узлы и концы. Ямщикъ былъ тоже точно случайный, не настоящій, какъ будто онъ присѣлъ на облучекъ на одну минуту, а это, въ сущности, не его дѣло. Желтыя поля съ жидкой рожью и выжженные солнцемъ луга тянулись безконечно. На лугахъ нѣкоторыя полосы были скошены, другія посохли на корню, тоже точно никому не нужныя. И это чувство „ненужности“ не покидало ни на минуту Ивана Петровича. Онъ смотрѣлъ по сторонамъ, и скоро все та же тоска вползла въ него.

На лугахъ, благодаря празднику, не было ни души. Они тянулись на цѣлыя версты, точно всѣми забытые. Тишь была такая, что ни одна травка не шевелилась. И эта тишь наводила страхъ и уныніе на Ивана Петровича. Онъ закрылъ глаза, чтобы ничего не видѣть и не слышать и, главное, но думать…

— Баринъ! А баринъ! Вздѣньте ноги на облучокъ…

Иванъ Петровичъ открылъ глаза.

— Что? Что? — съ испугомъ спросилъ онъ, не совсѣмъ еще очнувшись отъ дремоты.

— На облучокъ, говорю, ноги… — не оборачиваясь къ нему, проговорилъ ямщикъ. — Сейчасъ бродъ буде, воды-бы не зачерпнуть… Обувку смочите…

Иванъ Петровичъ увидалъ прямо передъ собою крутой спускъ въ рѣчку; на другомъ берегу такой-же крутой подъемъ и громадное село.

— Ишь, воды то сегодня сколько! Должно, Лихвинскій мельникъ всѣ вешки поднялъ?

Иванъ Петровичъ не успѣлъ опомниться, какъ тарантасъ скакнулъ въ воду, крупныя брызги окатили и ямщика, и сѣдока. Лошади остановились и, стоя по брюхо въ водѣ, стали жадно тянуть въ себя воду.

— Это Знаменка, что-ли? — спросилъ Иванъ Петровичъ, почувствовавшій себя въ прохладѣ, на водѣ, значительно бодрѣе.

— Какой!!. Это Веденѣево… Село богатѣйшее… Дворовъ до ста будетъ…

— Богатѣйшее село, а моста сдѣлать не могутъ.

— А на что имъ мостъ?

— Какъ на что?! Ѣздить.

— Ну-те! — сказалъ ямщикъ такимъ тономъ, точно говорилъ: и такъ хорошо!

— Воображаю, что тутъ весною, въ разливъ…

— Не проѣдешь ни въ жисть, — подтвердилъ ямщикъ…

— Такъ какъ же они дѣлаютъ?

— Кто?

— Да вотъ кому ѣхать-то нужно?

— А куда ѣхать? Не горитъ! А загорѣлось — кругомъ черезъ Матрешкино поѣзжай… Мѣси киселя верстъ пятнадцать…

И онъ ядовито засмѣялся. Послѣ воды, лошади пошли веселѣе, и сѣдокъ и ямщикъ оживились. Дорога скоро вошла въ лѣсъ и дышать стало свободнѣй.

— Скоро Знаменка? — рѣшился спросить Иванъ Петровичъ.

— Какъ изъ лѣсу выѣдемъ — такъ земля ихняя и пойдетъ. Ужъ очень съ народомъ бьется баринъ… Слышно, опять всѣ разбѣжались отъ него…

— Почему же?

— Кто его знаетъ! Говорятъ, харчъ не хорошъ… Обижаются на его харчъ… Вонъ смотрите, сѣна-то что погноили!..

И онъ съ сокрушеніемъ покачалъ головой.

Дорога изъ лѣсу вышла на лугъ, покрытый ровными грядками скошеной, коричневой травы.

— Почему же не убираютъ сѣно? — спросилъ Иванъ Петровичъ.

— Рукъ нѣтъ… Всѣ бьются изъ-за этого… Нѣтъ рукъ… И мы изъ-за этого крестьянство бросили…

И видя, что баринъ, наконецъ, какъ всѣ господа, не прочь поговорить съ нимъ, онъ повернулся на козлахъ, опустилъ возжи и сказалъ:

— Мы съ бабой бились, бились, такъ и бросили. Она къ становому въ стряпухи пошла, а я вотъ…

И онъ поднялъ руку съ возжами, чтобы показать свою профессію.

— Четверо сыновъ у меня… Одинъ жандаръ, трое на фабрикѣ… Мы со старухой бились, бились одни, да и бросили…

Онъ тяжело вздохнулъ.

— Работниковъ брать пытались… — началъ онъ опять, но безнадежно махнулъ рукою.

— Не пошло? — спросилъ Иванъ Петровичъ, чтобы показать ему свое сочувствіе.

— Народъ нынѣ попорченъ весь… Всѣ въ Москву бѣгутъ… Одинъ отвѣтъ: крестьянство себя не оправдываетъ… А почему? Вёдро, а онъ легъ — потянулся, погода-то и ушла, ждать его не будетъ!..

Онъ горько усмѣхнулся, встряхнулъ головой и крикнулъ на лошадей:

— Ну, лукавыя!.. Крылья-то развѣсили…

Но черезъ минуту онъ опять повернулся къ барину и сказалъ:

— Да, батюшка-баринъ, какъ наслѣдство получать, то всѣ къ тебѣ бѣгутъ, а какъ работать — то отъ тебя…

Иванъ Петровичъ понялъ, что онъ говоритъ о своихъ дѣтяхъ, и сказалъ:

— А ты бы сыновей къ себѣ позвалъ.

— А то не звалъ? Ни по чемъ не вернутся… Лука пришелъ лѣтось, пилилъ, пилилъ: скука у васъ!.. хоть бы рамафонъ завели! Я, говоритъ, привыкъ пить чай въ трактирѣ, и чтобы безпремѣнно Шаляпинъ пѣлъ… Такъ и ушелъ… И мы со старухой ушли… Довольно порабствовали около земли… Заколотились и ушли… Что намъ? Мы — какъ два клыка, двое.

И онъ опять тяжело вздохнулъ.