Мсье Гурджиев - [116]

Я впала в нечто вроде летаргии и пролежала в постели семь-восемь месяцев, вставать для меня было серьезным испытанием. Так я и лежала в кровати, ощущая, как мной постепенно овладевает смерть, расползается по телу, начав с пальцев ног. Меня жутко пугало, что я потею от боле- утоляющих. Совсем не хотелось умереть неизвестно отчего, «не своей смертью». Пока я лечилась по методу д-ра Фиша, меня постоянно навещал М. Я почти не могла его выносить и не желала понимать, как ему это тяжко. Но робкая попытка ему посочувствовать спасла мне жизнь. Наконец я сообразила, что если прямо сейчас не поднимусь с постели, то слягу уже навсегда. И я встала. Случилось это в начале сентября. Каждую капельку мужества я использовала как таран, чтобы пробить брешь в стене самовспоминания и неидентификации, которые мешали мне полюбить. Сражаться за то, чтобы полюбить, надо же такое придумать. Ведь любить так же естественно, как дышать, питаться. Словами не описать, в каком ужасном положении я оказалась. Я попросила Пат передать мисс Суете, что не буду больше «работать». И не потому, что считаю, будто «работа» чуть не довела меня до смерти. А только потому, что все мои оставшиеся силы хочу обратить на борьбу за жизнь. Интуитивно я чувствовала, что без любви погибну. Все свои силы я положила на битву за нее. Увы, я потерпела поражение, дьявол прихлопнул меня своей лапищей. «Работа» оказалась сильнее.

Пат очень тонко меня подбивала продолжать «работать». Я мужественно держалась до середины января, пока не убедилась, что я всего лишь машина и на любовь неспособна. Где же теперь искать спасение, как не в «работе»?

Теперь группа состояла из троих: «Брата», Пат и меня. X и Y исчезли бесследно. Г-жа Блан еще осенью отправилась в Америку, но в феврале обещала вернуться. Тогда все мы, мол, опять будем заниматься с прежним наставником, которого мисс Суета «временно заменяла» (время, правда, затянулось). Мисс Суета была рада моему возвращению в группу, но старалась этого не показывать. Я же, как дурочка, разрывалась между «работой» и битвой за любовь. Несовместимость обоих занятий доводила меня чуть не до безумия, но выбор не давался. Помимо движений и упражнений, развивающих ощущения, «работа» с мисс Суетой состояла еще и из «маленьких» упражнений. Вот любимейшие: ни одну пищу не доедать до конца, употреблять в разговоре слова «Я», «мне», «мое» только сознательно, сознательно же подниматься по лестнице и т. д. Мы собирались у мисс Суеты, в небольшом гостиничном номере с видом на Сену. Вкалывала я здорово, но она была мной не слишком довольна. А ведь все время казалось, что я близка к успеху. Уверенность в неизбежности успеха и побуждала продолжать занятия. Я не могла повернуть вспять, все пути назад были отрезаны. Я обязана идти не сворачивая, даже если впереди безнадежный тупик.

Жизнь была утомительно занудной и тоскливой. Писать я не могла. Мисс Суета утверждала, что если за это не платят, то и писать не стоит. А кто мне заплатит за мои стихи? И я забросила поэзию. Последнее, что было мне дорого в жизни. «Работа» открыла мне глаза, как позорно быть орудием Творца. Можно быть либо Богом, либо ничем. Я же оставалась ничем… ничем… ничем…

Когда «профаны» расспрашивали меня про парижскую жизнь, мне нечего было им ответить. Объяснить, что жизнь в Париже для иностранца, американца в особенности, ужасно дорога, что мне приходилось браться за любую случайную работу, чтоб подзаработать несколько франков? Их бы это только насмешило. О «занятиях в группе» я и не заикалась. О «работе» полагалось молчать. Я не могла читать ведь все, кроме специальной литературы, в группе считалось полной чепухой. Равно как и писать за писанину не платят. И любить тоже машина любить неспособна. Чем же я занималась? Вроде бы ничем. А все-таки была совсем вымотана своей беспрестанной борьбой. Но с чем? Если бы сама понимала. Потому и молчала.

Пат и «Брату» приходилось не слаще. Случалось, выйдя от мисс Суеты на улицу, мы выпытывали друг у друга: «Помнишь, о чем она сегодня говорила?» Ни один не мог припомнить. И мы убеждались, что совершенно не способны понять свою наставницу. Значит, мало «работаем». Все мы чувствовали, что нас целенаправленно к чему-то подготавливают. Мы начинали «работу» с г-жой Блан, стало быть, она и должна вести нас дальше. А ведь многие из группы вообще не были с ней знакомы. Как-то раз мы втроем договорились заниматься еще упорнее, следовать всем требо- ваниям. Дойдя до угла улицы, «Брат» композитор, Пат и я писательницы, торжественно скрепили договор о коллективном самоубийстве.

К концу января наша с Пат жизнь стала совершенно невыносимой. И мы приняли весьма разумное решение пошли и купили щенка шнауцера, которого назвали Дружок. Теперь было к кому испытывать нежность, я даже надеялась полюбить песика. Существо с двумя уровнями сознания, он ли не подобен Богу? М. ужасно ревновал меня к щенку и как-то дал ему пинка. Мы с Пат стали жить в чудесном обществе нашей собачки, и ее привязанность нам очень помогла. Любовь великая сила.

21 февраля г-жа Блан утренним поездом прибыла из Гавра на вокзал Сен-Лазар. Большая часть группы решила ее встретить. Как пошутила мисс Суета: «Каждый боится, что его не возьмут». Меня не удивило, когда на вокзале все до единого, включая мисс Суету, сделали вид, что меня не знают. Поезд прибыл. Королева разглядывала нас из открытого окна своего купе. Одета она была в роскошную шубу. Изумрудного цвета шапочка прекрасно сочеталась по цвету с ее серебристого отлива волосами. На пальцах искрились два огромных камня. Наконец-то г-жа Блан вернулась и мы снова будем «работать» с ней. Уж она-то мне поможет, укажет на основные ошибки, которые мне не дают «работать» в полную силу. Увидев ее, я поверила, что мое долгое и томительное ожидание будет вознаграждено.