Мсье Гурджиев - [114]

В группе умело насаждались враждебность и подозри-тельность. Пару раз, попытавшись заговорить с теми двумя богатыми дамами, я не сумела даже узнать, как их зовут. Нас с Пат исподволь подталкивали к бессмысленному соперничеству, но я на это поддавалась меньше. Каждому внушалось, что он куда способнее к «работе», чем остальные. И за глаза, вместе с г-жой Блан, все посмеивались друг над другом. Разобщив нас, в каждом взращивали спесь, и это удавалось, как, впрочем, удалось уже Успенскому. Но за приступы вдохновения, когда чувство собственной значи-мости возносило нас до небес, мы расплачивались длитель-ными приступами отчаянной и безнадежной тоски. Словно гасла путеводная звезда, оставляя нас скитаться в одиночку в кромешном мраке. Да кто мы такие? Мы ничто, меньше чем ничто. Мы чуть-чуть было не оправдали ожиданий г-жи Блан, но, к счастью, этого не случилось. Боже мой, как она любезна, что старается наставить на путь такое ничтожество. Как страстно мы жаждали, чтобы нам бросили крошек, при помощи которых мы снова вознесемся к небесам, дабы оттуда поглядывать (сверху вниз) и поплевывать на тех, кому и крошек не досталось.

На небеса получаешь приглашения не часто. Г-жа Блан невзлюбила меня с самой первой встречи. Стремилась всячески унизить. Разумеется, когда чувствовалось, что я готова порвать с группой, мне бросали крошки. Слишком самолюбивая, чтобы изображать гордячку, я всякий раз заставляла себя нагнуться и подобрать их. Я ведь знала, что за все в жизни надо «платить», нужно уметь «пожертвовать собой». В результате все это меня вымотало. Я предполагала, что меня не балуют крошками, потому что в моих же интересах быть измотанной окончательно. Не зря же я урожденная католичка. Потеряв прежних святых, я не излечилась от привычки молиться. И хотя что-то меня подталкивало прибавлять к каждой молитве слова: «Вопреки воле Божьей», от угрызений совести я все же не избавилась. А также, вопреки всему, не выкорчевала до конца свою веру в милость Божью. Тем, кто уверен, что человек способен подняться над моралью и стать подобным Богу, причем целиком и полностью благодаря собственным усилиям, тем, кто, критикуя нынешнее состояние человека, сетует, что «современный человек сам не способен думать, но нечто думает за него, что сам он не действует, но нечто действует через него, что он не способен на поступок, но нечто посредством его поступает», всем этим людям моя надежда на милосердие покажется какой-то ненужной помехой, от которой необходимо избавиться. Потому я и стала мишенью для очень резких (постепенно подтачивавших меня) нападок.

Пат соперничала со мной, я с ней, мы обе были настроены против «Брата» и vice versa[30]. Наши неумелые богачки против троих более умелых, но бедных и т. д. Нас побивали друг другом, словно мы были пешки в дьявольской шахматной игре, побивали с таким коварством и злорадством, что меркли самые мои страшные представления об аде. Пат внушили, что у нее больше шансов достичь успеха в «работе», чем у меня; я, мол, подвергалась дурному влиянию, где уж мне достигнуть высот. Нас с Пат убедили, что обе мы талантливее «Брата», его же что он талантливей любой из нас. Мне внушили, что над Пат, которой странным образом прощались любые капризы, попросту смеются. Конечно же, я лучшая ученица из всех, а грубое со мной обращение это просто великая мне честь, лишний раз подчеркивающая мое превосходство. Такая коварная тактика быстро привела к серьезной ссоре между мной и Пат

. В середине июля Пат неожиданно пригласили на юг Франции, мне же в ту пору он был противопоказан. Я нуждалась в ее присутствии. Не потому, что она со мной нянчилась, а просто для душевной поддержки. Я тут же стала ее просить как о личном одолжении, чтобы она пока не уезжала. Пат с раздражением отказалась, словно я для нее была только обузой. Мол, никто не вправе вмешиваться в ее дела, она вольна поступать, как пожелает. Гурджиев говорил: все, что помогает проснуться, благо, все, что мешает, зло. Главное в жизни стремиться всегда поступать в соответствии со своими желаниями. Иначе посредством самоотождествления можно попасться в ловушку отрицательных эмоций. Меня же в ту пору настолько охватило чувство безнадежности, что я просто умоляла Пат остаться. Тщетно. Она уехала. Правда, если следовать той же логике, она не могла безмятежно наслаждаться путешествием ведь ей не полагалось отождествлять себя не только с отрицательными эмоциями, но и с положительными. После ее отъезда три дня я так плохо себя чувствовала, что не могла есть, и все это время всерьез подумывала, что, как только Пат вернется, я ее выставлю. Но все же пересилило чувство, что надо ее простить, постараться только слегка коснуться этой темы и каким угодно способом, но сохранить дружбу. Решение было принято чисто интуитивно. Никаких разумных доводов к тому, чтобы продолжать с ней общение, у меня не было. И все же, когда она вернулась, я заставила себя принять ее извинения и вела себя так, будто ничего не произошло. Это стоило невероятных усилий, но я прекрасно понимала, что вести себя иначе было бы рискованно все равно что тешить дьявола. Но семью месяцами позже тот же бес, что подстрекал Пат, все-таки взял свое: ему удалось поссорить меня с собственной матерью. Однако, во мне оставалось нечто здоровое, потому я и простила Пат. Ведь она не ведала, что творит, как потом и я сама. Мы были двумя марионетками, которых водила заботливая рука дьявола. Так двумя марионетками мы и остались, но водить двоих труднее, чем одну.