Можно всё - [194]

– Почему люди так реагировали?

– Потому что в то время, когда меня друг попросил найти это лекарство, были только слухи, что его начали выпускать в Индии и что первые поставки будут в Непал. Никто не был уверен, что оно вообще существует, и фактически никто не видел его. И я был чуваком, который получил первые коробки препаратов. Буквально. Это лекарство предназначалось по индийской госпрограмме Непалу, тупо бесплатно людям должны были выдавать. Я подошел к главврачу и предложил ему вести бизнес – говорю, нахуй рецепты, давай приоритет по всему лекарству мне, я буду платить. И он согласился. Я тогда за пару дней склепал сайт, занял официальное доменное имя и начал принимать заказы, ведь на всей планете не только мама моего приятеля была больна. И, представляешь, люди мне в Непал отправляли переводы Western Union, не видя меня, не зная меня, просто надеясь получить это лекарство, – никогда раньше я не поверил бы в то, что так в принципе может быть. Когда лекарство уже было у меня в руках, я догнал, что теперь не могу не вернуться. Вот такая уловка судьбы. Но и на этом она не только не закончила, но и, видать, решила перестраховаться… Через несколько дней случилось землетрясение – было реально очень, очень страшно ощущать, что земля уплывает из-под ног, словно ты стоишь на каком-то гигантском животном, и оно начинает кашлять. Половина Катманду была разрушена, и как-то само собой так вышло, что я попал в гуманитарную экспедицию.

– Как? Через кого?

– Друзья-непальцы в месте, где я жил, сразу после землетрясения организовали центр помощи. Они начали принимать пожертвования, закупать продукты, формировать продуктовые пакеты и потом уже развозить их по деревням. С Непалом проблема в том, что там кастовая система, и это сильно мешало работе. Мы всегда помогали низшим кастам, потому что если бы решили помочь средним, то низшие отказались бы принимать помощь. Также все деревни там специализируются на каких-то конкретных работах. Редко когда деревня сама себя обеспечивает. Есть те, которые изготавливают одежду, обувь, а есть те, которые выращивают только рис. И потом обменивают свои результаты труда на что-то нужное. И землетрясение помешало этому процессу. Рис еще не взошел, обувь никому не нужна и так далее. Мы начали готовить убежища, разбивать лагеря, возводить искусственные укрепления. Я разработал проект: мы привозили в отдаленные деревни материалы, обучали всех и строили вместе с жителями опытный образец, а потом оставляли материалы, чтобы они сами продолжали работу.

Доставляли продукты, лекарства от холеры, ну, и самые необходимые средства… Самое большое опасение было, что из-за количества трупов (а погибло, по неофициальным данным, около 20 тысяч человек) будут заражены источники воды. Начинался сезон дождей, и те, кто выжил, могли погибнуть из-за простуды. Каждая такая доставка обеспечивала помощью порядка 600–1200 человек в зависимости от региона. Потом я познакомился с прекрасной русско-украинской командой, с которой тоже начал сотрудничать. Меня тогда очень восхитили эти ребята, которые вместо того, чтобы свалить домой, как делали большинство, остались и начали помогать. Эти ребята с друзьями и теми, кто присылал средства, помогли выжить нескольким десяткам тысяч человек просто потому, что они не могут иначе. У нас была охуенная команда, и нас объединяло такое ощущение свободы, которого я больше не испытывал. У меня не было документов, кредиток, но были энфилд, новые друзья и две миссии, которые вытягивали меня с того эмоционального дна, в котором я очутился… Когда не можешь разобраться в собственной судьбе, помоги разобраться в чужой. Иногда только это и спасает… Послушаем винил?

– Послушаем…

Он прошел в конец едва освещенной комнаты, свойственным ему медленным движением достал диск из упаковки и положил на проигрыватель. Поднося к нему иглу, он будто приглашал исполнителей к нам в гости. Сначала «Морфин», затем «Черную звезду» Дэвида Боуи. И наконец он поставил тот самый диск «Led Zeppelin» 69-го года выпуска. Соло моей любимой песни «Baby i’m gonna leave you» прорезало пространство. Я села на пол прямо перед колонками, закрыла глаза и оказалась в звукозаписывающей студии Лондона в октябре 68-го. Я будто сидела за этим стеклом в наушниках. Я слышала каждый звук, каждую струну и удар барабанной палочки. И музыка лечила меня… Лечила покруче любой зеленки и антидепрессантов… Мне не хотелось подпевать… Плант кричал в мою душу, кричал за меня. Технологии могут совершенствоваться сколько угодно… Но ничто никогда не переплюнет винил.

Спустя полтора года, когда я буду восстанавливать события этой ночи, Леша скажет мне: «Я тогда отчетливо почувствовал твою израненность, которую раньше не встречал ни в ком, кроме себя. Я как-то прочитал в книге друга-психотерапевта, что духовные травмы не пропадают, как и шрамы, но их можно сделать менее заметными. Вот тогда они у тебя были очень видны, и я хотел помочь».

Как любой уважающий себя мужчина, Леша, конечно, проявил инициативу закончить ночь не на одном виниле, но меня не тянуло к нему в этом плане, несмотря на то, что я восхищалась им как мужчиной. Засыпая, я думала: удивительно, как музыка соединяет иногда людей. А еще я думала об этой глобальной несправедливости и всей гнили людского нутра: Лёша был тем самым парнем, о котором с детства мечтает каждая девушка, но почему-то в итоге выбирает мудаков.