Может собственных платонов... - [5]

Припоминается Михайле и то, что говорил Лука Леонтьевич Ломоносов, которому Михайло приходился внучатым племянником.

Лука Ломоносов отличал Михайлу и не раз с ним беседовал. А рассказать ему было про что. И повидал немало и узнал он много, старый беломорский кормщик, водитель судов.

Много ходил по Двине, Белому морю и океану Лука Ломоносов, много он провел кораблей и у гряды опасных беломорских луд, и по костливым салмам[23], где того и гляди наткнешься на камни, и по бурной волне. Было ему что вспомнить. Хотя бы то, как вел он большой трехмачтовый корабль в тот год, когда после прошлогоднего поражения под Полтавой особенно злобились шведы. Из Архангельска в Колу. Тяжело груженный хлебом корабль. Доверили старому кормщику трудное и опасное дело. Не дойди судно до Колы — пропасть бы гарнизону тамошней крепости.

«…Откуда народ русский здесь на Двине, в Поморье, о край земли взялся? — рассказывал Лука Леонтьевич. — От Господина Великого Новгорода ранее всего объявился. Ветер-то, что с той стороны доходит, как у нас зовется? Шелоником Ивановичем. С реки Шелони, из новгородских земель, долетает. А в старинах[24] про что вспоминается? Про Новгород в них поется. Коим ветром заносило сюда во времена досельные? Шли сюда именитыe новгородские люди, а еще пробирались ватаги и тех, кто попроще, наш брат. Ну, боярам да купцам жизнь сладкой была и на старом месте. Потому — глянут они тут по сторонам, мошну принабьют, а там и домой и ну оттуда править да указывать. А наш брат здесь на землю и садился, облаживал себе жизнь. И случилось — возьмет да не поладит с боярами новгородскими и купцами. Шел сюда народ и сам собой. Залетал кто молодец-молодцом на жизнь повольнее. Кому у себя доли не хватало — тот тоже шел. А позднее и из других земель сюда прибивались. И на чем народ здешний замешан? На твердом духе, на своей воле, прямоте да крутом нраве. И голова должна была быть на плечах крепкая, чтобы все понять и в чем не оплошать. И во всяком уменье сдавать не должен был. А то, гляди, на старом месте раззоришь, а тут не совершишь. А здесь трудом поднимались. Само-то в рот по тутошним местам не падает. Кто в море пошел — поморами те прозвались. Вот так, Михайло, и сбился мужик наш. Глянь: глаз не прячет, смотрит прямо, в беде не сдаст, рука мозолистая и ухватистая, на работе лежит твердо, голова непоклонная».

Разговор этот между дедом Лукой и Михайлой случился, когда шли они все на гуккоре по Двине. Было это три года тому назад.

Дед Лука долго смотрит на Двину, на пробегающие по ней гребнистые волны.

«Большая Двина, река наша, вольная, — прерывает он молчание. — Вот слушай еще. В кое-то лето пала на землю на русскую беда. Татаровья ее воевали. Завоевали. Стоном стонала земля русская. Так вот, Михайло, та неволя татарская над нами не была. Избыли одну беду, другая поднялась. Право крепостное над мужиком. У нас же не бывало его. Может, спросишь — откуда про жизнь старую знаю? Про то каждый должен знать. От одного к одному идет, так и ведется. И ты запоминай. Около старших набирайся. Другим потом передашь. Не без роду, без племени. Вот, стало быть, мужик-то наш каков здешний. По воле больше своей ходит. К тому привычен. Вот и ты: по себе и бери. Поднимешь — твое. И обида сердце чтоб тебе не грызла. Бывает, Михайло, и так: счастье твое пройдет мимо тебя, рядом, а ты его не заметишь. Жить надо не начерно, а набело. Не думай, что живешь ты — и к жизни своей только еще примеряешься, а потом, примерясь, ловчее с ней справишься. Нет. Двух жизней на земле человеку не жить, потому в одной своей не ошибайся. А как свое не исполнится, душа в человеке навсегда надорванная остается. Каждому угадать себя надобно. Как жить после меня будешь, вспоминай, что старый говорил. Пригодится».

Прошло еще немного времени и когда ему перевалило уже за восемьдесят, умер дед Лука, самый старый Ломоносов, отходив свое по земле.

Идет на Архангельск «Чайка».

Вот уже с далеко видными монастырскими церквами показалась за придвинскими лесами Лявля. Недалек и Архангельск.

Ветер утих, паруса повисли на реях. Гуккор идет теперь по лесине, сдается по течению. Лесина, небольшая елка, спущенная с носа на веревке, плывет впереди судна; очень легкая, она держится на стреже[25], обозначая ее и предохраняя таким образом от опасности сесть на мель. Стоя у руля, Михайло ведет «Чайку» точно по лесине.

— Эй, помор, с пути не сбейся, — подойдя к сыну, говорит отец.

Это Василий Дорофеевич так, шутит. Он знает: не собьется Михайло, не посадит судна на мель. Понимает дело. В верные руки перейдет нажитое им, Василием Ломоносовым, добро.

— Что задумчив?

— Деда Луку вспомнил.

Михайло рассказал, что именно он вспомнил.

— Правильно говорил дед Лука. В одной своей не ошибайся. В жизни. Оно, деда Луки-то сказ, как раз к тому, о чем я с тобой говорил. Еще понятнее объясню. Припомни-ка, на каком таком судне, когда впервые ты на море пошел, мы все, дед Лука, я и ты, на Колу шли?

— На этой вот «Чайке», — не совсем понимая вопрос, отвечает Михайло.

— А чья эта «Чайка»?

— Твоя, тятя.

— А был ли у деда Луки когда такой корабль?