Может ли это быть? - [5]

6

Люди в здешних местах живут гордые и упрямые. В одной старой хронике говорится, так я слышал, что они — потомки римлян, которые в свое время проложили в горах немало штолен ради добычи драгоценной соли; иные из этих штолен существуют по сей день. Из оконца моей кельи мне видны исполинские вершины и венчающие их темные островерхие леса, которые к ночи вспыхивают в закатных лучах, словно охваченные небесным пожаром. Праотцы здешних жителей (после римлян) тоже были, говорят, жестоковыйны и долго упорствовали в идолопоклонстве, когда окрестные племена уже все приняли крест Спасителя. Но теперь они тоже склонились перед этим святым символом и смягченными сердцами приняли животворную истину. Могучие телом, духом они кротки и покорны слову Божию. Нигде с таким пылом не целовали мне руку, как в этих местах, а ведь я не священнослужитель! Вот доказательство власти и торжества нашей славной веры.

Люди здесь крепкого сложения и прекрасны лицом и статью, особенно молодые мужчины; да и старые тоже держатся очень прямо и гордо, будто цари. У женщин длинные белокурые волосы, они их заплетают и красиво обвивают вокруг головы, а также любят украшать себя самоцветами. У иных глаза такие, что всегда затмят темным блеском игру драгоценных рубинов и гранатов, которые они носят подвешенными вокруг шеи. Говорят, молодые мужчины бьются друг с другом за женщин, как олени за лань. Увы, какие греховные страсти кипят в мужских сердцах! Однако сам я ничего такого не знаю и никогда не буду испытывать подобных безбожных чувств, так что не мне судить и выносить приговор.

Какое счастье, о Господи, — благодатный покой, коим Ты наполняешь души посвященных Тебе! Взгляни, у меня в груди не кипят страсти, в ней царит безмятежность, как у дитяти, зовущего: «Авва, Отче!». И да будет так всегда.

7

Я снова видел прекрасную дочь палача. На колокольне звонили к обедне, а она стояла перед папертью монастырской церкви. Я как раз возвращался от постели умирающего, и мысли мои были мрачны, так что я обрадовался при виде ее и хотел было подойти и поздороваться, но взор ее был потуплен, и она меня не заметила. Площадь перед церковью была заполнена народом: мужчины и юноши — по одну сторону, женщины и девицы — по другую, все в высоких головных уборах и с золотыми цепочками на шее. Люди стояли плотной толпой, но при приближении дочери палача расступались и шарахались назад, перешептываясь и глядя исподлобья, будто она прокаженная, от которой они страшатся подхватить заразу.

Сострадание наполнило мне грудь, я пошел следом за бедняжкой и, нагнав ее, сказал громким голосом:

— Здравствуй во Господе, Бенедикта.

Она отшатнулась словно в испуге, но, взглянув, узнала меня, как видно, удивилась, залилась волнами яркого румянца, а потом снова потупилась и ничего не ответила.

— Разве ты боишься разговаривать со мною? — спросил я.

Она молчала. Я снова заговорил:

— Делай добро, будь послушна Богу и никого не бойся — тогда ты спасешься.

Тогда она набрала в грудь воздуха и проговорила еле слышно, почти шепотом:

— Благодарю тебя, господин мой.

— Я не господин, Бенедикта, — возразил я, — я лишь бедный слуга Господа нашего, который всем Своим детям любого сословия ласковый и милостивый Отец. Молись Ему, когда у тебя тяжело на сердце, и Он будет с тобою.

Я говорил ей это, а она, подняв голову, смотрела на меня, словно печальное дитя, утешаемое матерью. Охваченный жалостью, от которой сжималось мое сердце, я со словами утешения ввел ее в церковь впереди всех.

Прости мне, Святой Франциск, грех, который я совершил во время богослужения! Пока отец Андреас произносил возвышенные слова мессы, глаза мои то и дело устремлялись туда, где бедная девушка, одинокая и всеми презираемая, отдельно стояла на коленях в темном углу храма, предназначенном для нее и ее отца. Она молилась самозабвенно и истово, я знаю, ты, Святой Патрон нашего ордена, осветил ее лучом своего благоволения, ведь ты стал великим святым через любовь к роду человеческому, сложив у Небесного Трона свое большое сердце, кровоточащее за грехи всего мира. И разве я, ничтожнейший из твоих последователей, не должен, подражая тебе, пожалеть бедную отверженницу, страдающую за грех, не ею содеянный? Я испытываю к ней особую нежность, которую сам понимаю как веление Небес смотреть за ней, оберегать ее и в конце концов спасти от погибели ее душу.

8

Настоятель призвал меня к себе и укорил за то, что я вызвал дурные чувства у братии и прихожан. Какой бес, спросил он, попутал меня войти в храм вместе с дочерью палача?

Мог ли я дать ему иной ответ, кроме того, что я пожалел бедную девушку и не мог поступить иначе?

— За что ты пожалел ее? — спросил настоятель.

— За то, что все люди ее сторонятся, как смертного греха, — ответил я, — тогда как она ни в чем не виновата. Ведь не ее грех, что отец ее — палач, да и не его тоже, ибо, увы, люди не могут обойтись без палачей.

Ах, возлюбленный Святой Франциск! Как разбранил отец-настоятель ничтожного слугу за эти дерзкие слова!

— Раскаиваешься теперь? — вопросил он, излив на мою голову все укоризны.

Но как я мог раскаяться в своем сострадании, которое, я верил, ниспослал мне наш Святой Патрон?