Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки - [16]

Ради забавы Лео с отцом заключали пари с посетителями, что я назову любую кость и мышцу человеческого тела. Когда мне было восемь, этот трюк проходил, но потом, когда я забывал какое-то название, то просто говорил «грудино-ключично-сосцевидная мышца» – и потрясенный посетитель отдавал проспоренные деньги. Но я-то знал, что дома отец обязательно спросит у меня правильный ответ. Лео было все равно, прав я или нет, – нам было просто весело. Он вообще не заморачивался. Я хотел быть похожим на Лео.

Однажды летним утром отец сказал мне, что Лео не приедет, потому что попал в серьезную аварию. Мы поехали в округ Ориндж, где он лежал в больнице, в отделении интенсивной терапии. Отец поговорил с персоналом, и нас пропустили к Лео. Он дышал кислородом через прозрачную маску, его могучее тело было до пояса укрыто простыней, футболки на нем не было. Тогда я впервые увидел его без всегдашнего серого костюма. Он тяжело дышал, по-видимому, изо всех сил, и обильно потел. Вся верхняя часть тела была в ссадинах и ушибах. Но, хотя ему было тяжело, он был спокоен. Думаю, его накачали морфином, и все же мы смогли поговорить с ним. Мы сказали, что приедем к нему завтра утром. Семья уже едет, сказали нам. Жаль, что я не помню всего, что было тогда сказано. Но, наверное, это и не важно. Главное – он знал, что не одинок.

Прежде чем сесть в машину, отец спокойно сказал мне, что Лео не переживет эту ночь. А я уже планировал завтрашний приезд и очень на него разозлился. Мне и так было нелегко, и я вовсе не чувствовал себя храбрым солдатом. Но я знал, что отец прав. Летнее утро вселяло в меня оптимизм – но теперь я получил порцию реализма. Быть может, и во мне начало развиваться уличное чутье?

После смерти Лео отец проработал еще год. Потом у него случилась неприятность, он ненадолго попал в тюрьму, после чего ушел на пенсию… Сам я работал почти тридцать лет. Стал заведующим отделением хирургии и часто, особенно когда вижу драгоценные камни, вспоминаю своего друга Лео.

Интересно, если думать о том, кого любишь, можно стать хоть чуточку похожим на него? Мне нравится эта мысль».

Я написала милому доктору Пиблзу (который в память об отце просил называть его Ларри) ответное письмо и сердечно поблагодарила его. Я наконец узнала, что перед смертью рядом с отцом было двое близких ему людей. Когда я объяснила ему, что опоздала (он этого не знал), он ответил, что спустя несколько лет он и сам опоздал на встречу с отцом в его последний час. И еще, по его словам, отец «похоже, принял свою судьбу – как человек, проделавший славный путь».

Мы оба понимали, что утешаем друг друга.

Если верно то, что каждому из нас суждено пройти полный цикл развития человеческих качеств, значит, нужно следовать в том направлении, где мы еще не были.

Horreur du domicile — «боязнь оседлости», – от которой страдал мой отец, настолько распространена среди мужчин, что еще Бодлер назвал ее «La Grande Maladie» («Великий недуг»). Отец вырос в квартире, где за стол садились по расписанию, а единственным звуком было тиканье часов на камине. Психолог Роберт Зейденберг, работавший с женщинами из подобных семей, где ничего не происходит, назвал подобное явление «травмой бессобытийности». Думаю, мой отец тоже перенес ее в детстве. Вот почему во взрослой жизни его маятник качнулся в противоположную сторону.

Разумеется, немалую роль в этом сыграла и его «донкихотская» натура, а также природный оптимизм и тяга к излишествам. И все же я сомневаюсь, что он избрал бы для себя столь рискованный образ жизни, если бы не попытка убежать от рутины и однообразия.

Моя мама по натуре тоже была искательницей приключений. Ее поведение было своего рода бунтом против собственной матери, которая считала, что для того, чтобы две ее дочери прилично себя вели, нужно внушить им чувство вины. И еще – это был бунт против церкви, настолько строгой, что она запрещала даже танцы. Мама рассказывала, как переодевалась в отцовский костюм, чтобы играть в баскетбол в то время, когда среди девочек это было не принято, и раньше всех в своем квартале научилась водить машину. Потом она заработала себе на обучение в университете, занимаясь вышивкой для магазина дорогого постельного белья и обучая детей счету. В студенческом общежитии она познакомилась с моим безбашенным отцом – парнем из состоятельной еврейской семьи. С ним ей было весело, и он был мечтателем – полной противоположностью ее строгой, не умеющей прощать матери и отца-железнодорожника, которого вечно не было дома. Она полюбила отца за беззаботность, а взамен получила одни только тревоги и волнения.

И мать, и отец заплатили высокую цену за то, что бросили вызов правилам. Но отец хотя бы сам выбрал свой путь. Он так и не осуществил мечты, но мама не смогла сделать и нескольких шагов на пути к исполнению своих.

В глубине души я знаю, что, если бы меня поставили перед выбором между постоянством и переменами, домом и дорогой, между оседлостью и кочевничеством, – я бы тоже выбрала дорогу.

Иногда я гадаю про себя, не проезжаю ли по тем же улицам и дорогам, по которым когда-то ездил мой отец. Быть может, его дух незримо присутствует в тех же городах, что я встречаю на своем пути, и в придорожных закусочных, или в черных лентах шоссе, поблескивающих после ночного дождя, словно мы – образы на выцветших от времени фотографиях.