Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки - [15]

писал Гровер. – Взамен мы стали ночными «стражами» пирса. Спали на матрасе, постелив его прямо на танцпол, под звездами… а еще он нашел для нас подработку на день, на местном заводе по производству бетонных панелей… Кроме того, я был третьим тромбонистом в нескольких проезжих группах и так заработал еще немного деньжат».

В то лето Гровер с другом устроились музыкантами в бродячий цирк, а потом вернулись домой, оканчивать школу.

Уже семидесятилетний Гровер писал:

«Я никогда не забуду, с какой готовностью ваш отец помог двум бездомным, несчастным мальчишкам из Западной Вирджинии… Любопытно, что и я в конце концов стал заниматься деятельностью, связанной с защитой женщин и их прав. Большую часть своей профессиональной карьеры я посвятил попыткам обеспечить более человеческие условия содержания в клиниках женщин в период беременности и родов. И еще я непосредственно участвовал в движениях за контроль рождаемости и легализацию абортов в штате Массачусетс в 1960-х годах».

Наконец у меня появился свидетель доброты моего отца! И хотя сам он предпочитал игнорировать несправедливые правила, а не менять их, неудивительно, что молодой человек, которому он когда-то помог, повзрослев, сам стал помогать другим. Отец умел чувствовать людей. Ведь и его собственная судьба нередко зависела, выражаясь бессмертными словами Теннесси Уильямса, «от доброты незнакомцев».

Спустя еще несколько лет я получила письмо с Гавайев от другого врача. Доктор Ларри Пиблз вырос в Лос-Анджелесе, а его покойный отец – тоже врач – был лучшим другом моего отца. Ларри написал мне потому, что только что вернулся из отпуска, проведенного в Латинской Америке, где купил несколько драгоценных камней, и внезапно вспомнил моего отца. Он захотел поделиться этим воспоминанием, раскрыв неизвестную мне прежде сторону его жизни.

«Для меня Лео был старшим товарищем. Когда он умер, ему было за шестьдесят, а мне – пятнадцать. Мой отец, Уильям Пиблз, был его лучшим другом. Я никогда не видел отца счастливее, чем в компании с Лео. Я знал, что по сравнению с ним еще совсем мальчишка, но само знакомство с вашим отцом было для меня честью. Он со всеми обращался как с равными, никогда не был надменным или высокомерным. И еще он был добрым, а главное – веселым, и в запасе у него всегда была интересная история.

Мой отец придавал себе важный вид, но, по сути, он так и остался сыном фермера из Гранд-Прери, что в провинции Альберта. В четырнадцать лет он убежал из дома, от отца, который над ним издевался, и его воспитала улица.

Думаю, им с Лео – который вечно что-то продавал – обоим нравилось путешествовать. Нравилось это ощущение обостренности всех органов чувств, которое появляется, когда постоянно находишься в незнакомой обстановке – в любое время дня и ночи. Кажется, это называется «уличное чутье». Когда у отца появлялись деньги, он их тратил – и Лео ему помогал. Они постоянно продумывали стратегии зарабатывания денег. Их мантрой было «Никогда не работай на дядю». Это была игра, а жизнь – игровое поле.

Отец был врачом, и они строили свои планы между приемами и после окончания рабочего дня. Я по субботам якобы ходил на работу: раскладывал таблетки по коробочкам, клеил на них этикетки или проявлял рентгеновские снимки. Иногда приходилось ассистировать на несложных операциях. Когда приходил Лео – почти все время проводил с ним, в приемной отцовского кабинета с собственным входом.

Лео был большим человеком. Во всех смыслах: его вес был больше 130 килограммов. Разговор наш начинался всегда одинаково: я называл его «мистер Стайнем», а он морщился и говорил: «Зови меня Лео». Не «дядя Лео» или еще как-нибудь, а просто Лео. Именно так я понял, что мы – друзья.

Приглашая меня сесть, он всегда похлопывал по сиденью дивана рядом с собой и хитро оглядывал комнату. То, что происходило дальше, было не для посторонних глаз. Он принимался шарить по карманам своего пальто и в конце концов выуживал из них драгоценные камни. Бриллианты, рубины, сапфиры. Крупные и мелкие. Они были без коробок и без какой-либо обертки. Даже без оправы – просто лежали кучкой у него в карманах. Он их любил, и я тоже. Мы внимательно их разглядывали, обсуждали, а часто просто молча любовались ими. У нас обоих было много времени… Но неизменно вслед за этим он доставал из другого кармана свернутые в трубочку деньги и спрашивал, не нужно ли мне. Но мне почему-то никогда не было нужно.

Мне невдомек было, зачем он таскает с собой все эти деньги и камни. Все это было очень загадочно и опасно.

Больше всего я любил ходить на обед через дорогу – в «Радарную комнату». Снаружи она была выкрашена черной краской, а над дверью висела одинокая неоновая табличка, почти незаметная днем, но по вечерам загорающаяся великолепным зеленым светом. Слово «радар» было написано в правильном и обратном направлении, и в темноте буквы мигали. Внутри тоже все было черное с красным – кожаные барные стулья, столики и большое зеркало за баром. Мы садились за любимый папин столик в темноте. Я всегда заказывал чизбургер, а папа выпивал за обедом один мартини. Лео же ел, но никогда не пил.