Моя жизнь с русскими. Или Свой среди чужих - [12]

Вот солдаты нас приняли радушно. Дали покурить. Очень любезно со мной обменивались сигаретами. За мои скучные «Мальборо» дали какие-то классно вонючие без фильтра. И научили говорить по-русски. Благодаря им я впервые начал лепить какие-то фразы, чтоб меня как-то могли воспринимать.

Каждый день мы приходили в частную свою столовую и присаживались. Вскоре приходили два солдатика, чья работа была нас обслуживать. С ними еда – огурчики и помидорчики в сметане с укропом; гречку или макарошки с котлетами; чай с лимончиком. Классно. Вижу эту еду во сне – теперь, когда окружен гамбургерами. А тогда это было трудное испытание: что с этим делать? Где булочки и кетчуп?! Был, конечно, черный хлеб на столе всегда, и мы с ним делали себе гамбургеры, но было не то.

Солдатики приносили еду, подавали и садились за стол. Смотрели на нас. Аппетиту это не помогало. Волновались мы: они так сидят здесь, потому что не доедаем?

Через пару дней немного расслабились. Научились есть котлеты без булок и под призором. Начали и с солдатиками разговаривать. Оказывается, они тоже хотели разговаривать. Научили нас говорить по-русски, как настоящие мужики. И попросили научить их говорить по-англиски, как настоящие мужики. Короче, классно.

С ними дружили и, как в настоящой дружбе, начали просить об одолжениях. Попросили, чтоб еду нормальную приносили.

– Ви што, – говорят – еда афигитильная. Солдати так не кушают нигде.

И мы в свою очередь пытались принести им подарочки – сигареты и так далее, но они отказывались их принять. Душевные такие ребята. Мои первые русские друзья. Я так горд был, каждое утро просыпался с чувстом своей собственной значимости – у меня настоящие русские друзья. Я уверен был, что теперь все у меня в жизни получится.

Когда воротился в Москву на меня люди начали совсем странно смотреть. Спросил, как куда-то проехать, отвечают: «Сам найдешь дорогу». В ресторане пытался заказать еду – только кивают головой и отходят. Я не мог понять. Спросил у знакомой канадки – хорошо говорила по-русски, хорошо понимала аборигенов.

– Да, – говорит, – ты странно по-русски говоришь, с каким-то кавказким акцентом. Еще и материшься, как солдат.

– Чего!? – недоумевал я, – не понял, на фиг.

– Ты с кем общался все это время? – спрашивает.

– Да, со своими друзьями русскими из Дагестана. – ответил я.

– Понятно, понятно. Ну классно. Так держать.

Только потом я узнал, что лезгин – это не совсем русский, а Дагестан – это не совсем Россия, и что говорю с канадско-кавказским акцентом.

Во как – круто.

Долгое время я ходил на рынок и пытался сохранить свое достояние – с торговцами беседовал об огурчиках и помидорчиках, но потом их выгнали по приказу государственному, очищать начали столицу, и я потерял свою связь с Кавказом навсегда. И акцент свой классный потерял, и остался у меня лишь канадско-глупый акцент. Единственное, что я мог, так это «Боржоми» пить, но потом и «Боржоми» пить стало поздно – запретили и это. Тут и сказке конец.

Банк

Не жалуюсь! Нет, не жалуюсь. У каждого своя сложная работа, каждый работает, как говорится, на износ, не жалея себя. И если каждый случайно задетый, недовольный тип будет все время жаловаться – в будущее двигаться вперед уж никак не успеем. И будущее у нас такое, что нельзя, к сожалению, всю жизнь хранить деньги в носочке под кроватью – приходится с банками сталкиваться. И с банкиршами. И банкирши не исключение. Тоже работают. Тоже двигаются вперед не жалея себя.

Присел на дорожку.

Вздохнул, встал и пошел.

В банке было на удивление мало людей, и я обрадовался – стареть в очереди не придется. Пошел прямо к кассе. Это была моя первая ошибка. Оказывается, там номер надо взять и подождать – ну, правила такие. А не будешь следить за правилами – обидятся. Охранник пальцами разными помашет тебе перед глазами. Вобщем, нормально. Без правил сложно, я согласен. Взял номер и начал ждать, пока девушка на кассе не освободится от охранника, ради которого глазки строила.

Стою, жду, но потом устал – ну, не интересно маяться одному весь день.

– Гражданка, – говорю, наконец, – будьте добры, можно у вас спросить, в конце концов?

Тут она ко мне с глазами поворачивается, ресницами удивляется:

– Чего, – говорит, – надо? – Так, ласково, скорее, из удивления.

– Счетчик открыть, – говорю, – будь ласка.

Тут удивление заканчивается, и вместо него начинаются вопросы:

– Зачем, – говорит, – надо? Какая фамилия? Год рождения? Место проживания? – И тому подобное, и очень быстро задает вопросы, чтоб не было времени лгать, наверное. И не записывает ответы, а, похоже, просто так спрашивает, искушает меня. Сначала мне не жалко, ну, хорошая практика, в принципе, но путаться начинаю, когда вопросы доходят до веса и роста – с числами и цифрами всегда тяжело на чужом языке.

– Не, – говорит тогда, – путайся тут! Иди туда, вон. Касса где, другая, вон, вишь, желтенькая юбка? Счета – это ее.

Отправляюсь туда и вижу: у желтенькой тоже глаза и ресницы. Тоже вот – старается вовсю. Каверзные вопросы задает. Бумаги вынимает. И главное – придирается.

– Не так пишется, – говорит, – а так, без мягкого знака. Не такими крупными детскими буквами, а так, нормальными. Да что за почерк у тебя? Кто тебя научил писать? – Ну, вопросы такие, сложные. И тоже не записывает ответы, а, похоже, просто так задает, чтоб человек потом засиживаться не захотел, а сразу ушел.