Моя жизнь с Чаплином - [99]

Проходят недели. Постепенно уходит паника, прекращаются слезы. Приезжает мама из Лос-Анджелеса и забирает меня домой. Я сижу в кресле-каталке, и два носильщика помогают мне выбраться из поезда.

Каким-то чудом Луи Ирвин убирает все упоминания о моей болезни из документов, за что я ему всегда буду благодарна.

Когда погода теплая, я сижу, уставившись в пространство, на заднем дворике бабушкиного дома, зная, тем не менее, что в один прекрасный день каким-то образом выберусь из этого тумана. Мама заботится обо мне, а мальчики старательно делают вид, что их мать вовсе не развалина.

Удивительно вовремя в моей запутанной жизни появляется Генри Агирре. У него дом неподалеку отсюда, и в один прекрасный день моя тетушка приводит его познакомиться. Я вежлива, но не слишком дружелюбна, хотя он — очень приятный молодой человек, просто разговаривать с кем-то или даже слушать выше моих сил.

Поначалу он для меня просто милый юноша, который забегает посидеть со мной. Потом, по мере моего возвращения к жизни, я начинаю видеть его достоинства. Это прекрасный молодой человек, которого действительно волнует, что я побывала в преисподней и постепенно начинаю обретать равновесие. Что такое болезнь, ему известно; будучи танцором, он заразился малярией во время тура на Востоке и долгое время мучился от нее. Очень осторожно он подводит меня к тому, что я начинаю понемногу рассказывать о себе.

Генри берет меня с собой покататься на машине, все еще обращаясь со мной как с выздоравливающей — хотя и без чрезмерности, — и его нежность ободряет меня, заставляет почувствовать себя желанной. Я рассказываю ему о своем падении, в гораздо более подробных деталях, чем могла бы рассказать маме. Разговоры помогают мне, а его отказ от корректив и цензуры — еще больше. Он уверен, что сам не выжил бы, если бы судьба не привела его к д-ру Эдварду Франклину, который сотворил с ним чудо, и который может и меня вернуть к жизни. Через неделю, когда голова проясняется еще больше, я соглашаюсь пойти к нему.

С д-ром Франклином, упитанным лысым человеком, у нас мгновенно складывается взаимопонимание. Он выслушивает меня внимательно в течение двух часов и после этого обещает через три месяца полностью вылечить. Он посылает в Нью-Йорк за моими медицинскими и психиатрическими заключениями, а пока они в пути, назначает мне ежедневные горячие ванны и массажи, и три раза в неделю — инъекции глюконата кальция. Более того, он постоянно готов выслушать меня и ответить на вопросы, помогая приводить в порядок мои мозги и мое хилое эго, пока сам врачует мое тело.

Его предсказание подтверждается. Через три месяца я бодра и здорова. Едва ли я способна завоевать приз за лучшее психическое здоровье, но я ем, сплю без таблеток и более спокойна, чем когда-либо в жизни.

Мы едем с Генри Агирре в Санта-Монику и женимся. Это кажется разумным шагом, но мной движут ложные соображения: я думаю, что брак с мальчиком, которого я не люблю, но которому доверяю, даст мне чувство стабильности, Генри, легкий, покладистый человек, хочет жениться на мне, потому что беспокоится за меня.

Через несколько месяцев мы разводимся. Этот брак не должен был случиться, но заканчивается без сожалений. Когда мы понимаем, что ничего не можем дать друг другу в эмоциональном отношении, мы расходимся по взаимному согласию.

В 1938 году я вышла замуж за Артура Дея, довольно успешного театрального агента. Чарли-младший и Сидней посещали Военный институт, а я время от времени работала, зарабатывая на жизнь, но выступления потеряли для меня былую привлекательность. Артур появился очень в подходящий момент, это был безалаберный, нежный и очаровательный ирландец, убедивший меня, что мы будем лучшей в мире супружеской парой.

Безусловно, я любила его. Я вышла за него замуж, хотя знала, что он пил и был уверен, что мир был бы лучше, если бы все любили выпить. Я была предупреждена, что капля алкоголя для меня равносильна самоубийству, и сказала ему об этом. Он покачал головой и засмеялся.

— Слушай, детка, я не собираюсь плясать под твою дудку. Если ты желаешь быть такой серьезной, это твое дело. Я не буду мешать тебе соблюдать твои герлскаутские законы.

Через несколько дней после того, как мы поженились, начались сражения. Артур не был алкоголиком — в обычном понимании слова, — он мог прекрасно функционировать, когда это было необходимо, и когда он хотел этого. Но алкоголь настолько был частью его жизни, что нас окружали только такие друзья, которые пили слишком много. На вечеринках, слоняясь со своей кока-колой и наблюдая за гуляками, я была как бельмо в глазу. Артур начал на людях называть меня Кэрри Нейшн[8], сначала в шутку, а потом с саркастической ноткой в голосе. Остальные напивались и начинали поддразнивать меня за то, что я такая зануда, и уговаривать сделать хотя бы глоток. Артур присоединялся к ним. Я уходила, шла домой одна, а на следующий день воевала с ним.

Для меня было важно оставаться в браке, а не вернуться к маме — которая была против того, чтобы я выходила замуж за Артура Дея, еще больше, чем была против брака с Генри Агирре, — и дать ей возможность сказать: «Я же говорила».