Моя жизнь с Чаплином - [96]

— Зачем это тебе нужно? Ты смертельно устала. Ты буквально ходячий скелет. Ты просто загнешься, если не отдохнешь хорошенько.

— Все будет хорошо. Я должна выступать. Я дала слово.

В ночь накануне пасхального воскресенья я погрузилась в свой привычный алкогольный ступор, но через несколько часов поднялась из постели. Сердце так билось, что, казалось, готово выскочить из груди. Я кинулась к Глэдис с криком:

— Немедленно в больницу. Я умираю!

Она выпрыгнула из постели и принялась искать одежду, пока я металась, словно дикое животное в клетке. Каждый нерв во мне дрожал, я не могла ждать. Я выскочила из ее комнаты, из гостиничного номера и нажала кнопку лифта в коридоре. Но и лифта я не могла дождаться. Я нашла лестницу и помчалась вниз пролет за пролетом, перепрыгивая через три-четыре ступеньки. Я выбежала через холл гостиницы и рванулась в крутящуюся дверь, и, оказавшись на сырой, холодной улице, заметила, что там никого нет, а на мне только ночная рубашка. Хотя это была глубокая ночь, появились люди, готовые помочь, но я могла только кричать из последних сил:

— Глэдис! Глэдис! Глэдис!

Она вылетела наружу и набросила на меня пальто, ворча, что я простужусь до смерти. Кто-то вызвал для нас такси. Мы сели в него, и, приказав водителю вести нас в больницу, Глэдис обняла меня и принялась утешать: «Все будет хорошо, Капитан. Все будет хорошо». Сердце стучало, как барабанная дробь, и меня отчаянно трясло.

Из-за Пасхи в больнице оказались только неопытные врачи. Один из них взял меня под руку, когда я попыталась пройти мимо него, и вместе с другим врачом повел в приемную. Глэдис последовала за нами, рассказывая все, что знала, чтобы объяснить этот необъяснимый приступ. Я сопротивлялась, когда меня укладывали на белый стол, и кричала, умоляя защитить меня от тех, кто пытается меня отравить.

Они сделали мне успокоительное, которое начало действовать практически сразу. Не знаю, сколько времени я провела на столе, но я была относительно спокойна, когда один из них сказал Глэдис:

— Это нервное истощение. Она перегружена стимуляторами — слишком много алкоголя, по-видимому. Ей нужно остаться здесь на ночь, а потом ей сделают полное обследование.

Глэдис была полностью за. Но я — нет. Чувствуя себя намного лучше и в глубине души страшась того, что мне могут сказать доктора, я поднялась, улыбнулась и сказала:

— Не будут ли господа так любезны оставить леди и дать ей возможность одеться? Я чувствую себя уже хорошо и вполне способна держаться на ногах.

Они возражали, и Глэдис громче всех. Я настаивала и победила. Глэдис, шумно выражая протест, повезла меня обратно в отель, где я поняла, что готова заснуть. Что эти докторишки могли знать об истории физической и душевной болезни Литы Грей Чаплин? Конечно, это сердцебиение было предупреждением со стороны моего изношенного организма; это и без докторов было понятно. И я прислушаюсь к этому предупреждению — пообещала я себе. Я должна поспать, но в отеле, а не на больничной койке, на которой, возможно, кто-то когда-то даже умер.

Несколько дней я была под впечатлением, пока делались последние приготовления для поездки по Шотландии. Я не пила ничего, за исключением красной микстуры, которую мне выписал один из врачей в качестве седативного средства, и мои нервы были в лучшем состоянии, чем когда-либо за все время, как я покинула США. Глэдис по-прежнему была против поездки. Я же настаивала, что эта работа встряхнет меня. Ей пришлось признать, что теперь здоровая краска вернулась к моим щекам.

Тесные театры в Абердине и Эдинбурге уступали «Депарее», но публика была очень доброжелательна и я старалась из всех сил.

Теперь я почувствовала себя такой здоровой, что начала снова пить.

Не слишком много. Вино и пиво. Разве это алкоголь? Так я начала утолять жажду или голод — в зависимости от того, какое объяснение казалось более убедительным, — вином и пивом. Глэдис это не слишком радовало, но даже она вынуждена была признать, что это вполне терпимо в сравнении с тем, как я издевалась над собой раньше.

Одна проблема: вино и пиво, даже в постоянно нарастающих количествах, редко давали мне что-то большее, чем легкое опьянение. Теперь я чувствовала себя более крепкой, и даже хорошо ела, так какой же вред может быть от разумного употребления виски?

Беда была в том, что скоро стало ясно: небольшое количество скотча — замечательно, а немного больше виски — еще лучше. К тому моменту, как мы были готовы уехать в Глазго, я снова вернулась к выпивке. С одной разницей: теперь я пьянела, и мне становилось плохо за считанные минуты, после пары глотков.

Глэдис угрожала то побить меня, то бросить, то найти доктора и привести ко мне. Потом за ночь до отправления в Глазго у меня началась неукротимая рвота. Стоя на коленях перед унитазом и выворачиваясь наизнанку, я подняла вверх правую руку и поклялась:

— В следующий раз, Глэдис, если увидишь меня за выпивкой, даю тебе право смело бить меня промеж глаз.

На поезде в Глазго, несмотря на то, что я продолжала принимать прописанное мне седативное средство, я начала впадать в туманное состояние. Глядя из окна на дивную зелень Шотландии, я думала, что вижу грозную фигуру Уильяма Рэндольфа Херста, стоявшего в поле и наблюдающего, как я проезжаю мимо. «Херст влиятельный человек. Он сделает для меня что угодно, он может сделать так, чтобы тебя убили», — сказал мне Чарли. Чушь. Нелепая фантазия. Тем не менее массивный Херст стоял, протягивая ко мне огромные руки и отдавая приказ убить меня. Я закрыла глаза, открыла их, и — какое облегчение — увидела, что это было всего лишь пугало, и теперь оно отдалялось от меня.