Моя жизнь как фальшивка - [75]

Но я молчал, а он не мог более терпеть мое упорство, у него начался припадок, он метался по кровати, извивался так, словно хотел разорвать себя в клочья. И ревел в голос. Страшно было смотреть на эти огромные глаза – они уже не помещались в черепе. Он свалился с кровати, ударился головой о пол. Даже тогда я устоял, но больной становился все беспокойнее, и женщины так измучились, что в итоге я дал себе волю и предложил ему то, о чем сам мечтал.

Я дал ему слово позаботиться о моей дочери – и о той, другой, тоже.

Приняв мою клятву, он откинулся на подушку. Все части сильного, красивого лица запали, кроме одних только глаз. Уах! Они стали такие большие, что я отчетливо видел в них свое перевернутое отражение, когда говорил с Бобом.

– Подойди! – попросил он, похлопав рукой по одеялу.

Чего мне было бояться? Он взял меня за руку, его пальцы были теплыми и слабыми, бескостными, словно у призрака.

– Теперь я спокоен, – вздохнул он. – Мы с тобой одно, ты и я.

Чудное утро сухого сезона, мем. Теперь, когда их пациент успокоился, женщины разошлись по делам: миссис Лим на «Чоу Кит» [95], а Тина – за миской горячей шоу ту фа, единственной пищи, которую еще принимал его желудок.

Мы остались наедине. Лучи утреннего солнца били в окно, на шелковице за домом пели майны. С улицы доносился надтреснутый голос, упрашивающий сдавать старые газеты: Папер лама, папер лама!

– Что ж так все погано кончается, Кристофер?

Я сказал:

– Смерть приходит к каждому из нас.

– Я не о том. Всю жизнь я работал, пытался что-то создать. А теперь, когда наступил конец, некому отдать мою работу, кроме тебя, заклятого врага.

Он извернулся всем телом, а когда снова оборотился ко мне, я увидел в его руках тот самый том, который вы держали вчера. Тогда я понятия не имел, что это такое. Переплет был горячий и скользкий на ощупь, словно кожа моего больного.

– Что это?

– Поклянись, что не уничтожишь книгу.

На первой странице я прочел название, свирепую насмешку: «Моя жизнь как фальшивка».

– Поклянись, что не бросишь в огонь.

– Что это?

– Душа человека, – ответил он.

Я подумал, он издевается над самим собой. Чего я мог ожидать? Не поэзии, это уж точно.

– Клянусь, – сказал я. – Никакого вреда я ей не нанесу.

Я был искренен. Я считал себя обязанным сохранить книгу, даже наполненную бредом параноика, – а ничего другого я в тот момент не надеялся в ней увидеть.

– Отдай, – потребовал он. – Прочтешь, когда меня не станет. – Тут он стал вдруг ласковым, погладил меня по лицу, словно любящий дядюшка. – Молодец, старина! – похвалил он. – Я знаю, ты присмотришь за книгой.

Тогда я поверил, что его ненависть угасла, и лишь недавно сообразил, что даже в этот миг, когда он казался таким кротким, Боб тайно тешился мыслью превратить меня в веломеханика. Это в его духе. Заманить меня в мой же вымысел, а? Засунуть в яму с бензином и машинным маслом. Хотел ли он, чтобы я унаследовал его судьбу? По крайней мере, он сумел скрыть свои чувства, пока моя дочь не вернулась с миской тоу ту фа.

Испустил дух он только на следующий день, но смерть его, в отличие от жизни, была мирной, и до самого конца он прижимал к груди свою книгу.

49

Вы, должно быть, уже догадались. Я лечил его не от того недуга – не болезнь Грейвза его доконала, а редкая форма лейкемии, миелопролиферативное расстройство. Лейкоциты скопились возле глаз, отчего те и превратились в медуз.

Боб умер от рака.

Коронер-индиец был в ярости. Я-де разыгрывал из себя врача. Провез контрабандой лекарство. Повесить бы меня, сказал он, вот только семейству от этого пользы никакой.

В свидетельстве о смерти стоял диагноз «лейкемия», но китаянка с девочкой поняли это по-своему и донесли соседям, что из мистера Боба высосал кровь ханшу.

Трудно поверить, мем, что чудовище могло внушить такую любовь, но о нем рыдала вся Джалан-Кэмпбелл. Они видели, как он сюсюкает с малышкой. Кто здесь понимал, что он пожирал девочку, отнял у нее жизнь, чтобы напитать собственное эго? И не только Тину он сожрал – каждый ребенок с той улицы служил топливом для его печи. Вор, манипулятор, а о нем все плакали! Мне же отводилась роль причины смерти.

И все же я думал, что остался победителем. Вернул себе дочку. Она меня не любила, но я был уверен, что научится. И пока она подхлестывает меня, жизнь моя – не пустыня. Еще меня поддерживала дивная и страшная книга, «Моя жизнь как фальшивка». Что за мучительный упрек! Только я мог прочесть эту книгу, и мне она была завещана, но женщинам не угодно было, чтобы я к ней прикасался. Я читал ее втайне, торопливо взбегал наверх, когда оставался дома один. Я возвращался к ней словно за очередным крепким, горьким глотком к припрятанной бутылке арака. Сашу лаги. Еще чуть-чуть.

Конечно, мем, я сделался изворотлив, как все алкоголики, и только через несколько месяцев им удалось застичь меня врасплох. Уах! Свет не видал подобной ярости. Они расцарапали мне руки ногтями – пустяки! Главное – запретили трогать книгу. Карлица со шрамом доходчиво объяснила, какова будет расплата за очередной проступок: острый нож в ночи.

Моя дочь ухмыльнулась.

С тех пор мое сердце отвратилось от нее.