Моя жизнь - [149]

Они никак не могли пропустить на экран черный юмор пьесы. В результате получился обычный проходной фильм. В финале они отказались убивать Энтони Куина. Когда Тони приехал, я ему сказала: «А в пьесе-то тебя убивают», на что он ответил: «Они собирались взять на эту роль Кэри Гранта. Вот если бы они знали, что играть буду я, то меня убили бы без всяких колебаний».

Так как Дюрренматт был швейцарцем, премьера фильма состоялась в Женеве. Но писатель отказался прийти на нее и в интервью одной из газет сказал, что мы погубили его пьесу.

Кроме того, он не хотел, чтобы эту роль играла я. Дюрренматт хотел видеть в ней Бетт Дэвис. Так что он никак не поддержал нашу премьеру. Да и критики ей тоже не помогли.

Американские рецензенты нашли фильм довольно скучным, мрачным, расценив его как обычную историю женской мести. Кейт Камерон писала: «Новая Бергман менее убедительна, чем в других фильмах. Кажется, она растеряла часть своей уверенности».

Годом позже, в 1964 году, в нашем доме в Жуазели раздался телефонный звонок, и голос в трубке сообщил, что шведская киностудия хочет снять фильм с моим участием. С тех пор как я работала на шведском кино, прошло тридцать лет.

Фильм предполагалось составить из семи частей, каждую из которых должен был снимать один из знаменитых режиссеров. Одну часть предложили сделать Ингмару Бергману, о другой повели переговоры с Густавом Муландером.

— Что? — сказал Густав. — Я? Да мне уже семьдесят семь. Я десять лет ничего не снимаю и не собираюсь больше этим заниматься.

Но его все-таки уговорили. Убедили, что он слишком знаменит, чтобы оставаться в тени. В конце концов он согласился, но с оговоркой: «Хорошо, я согласен, но буду снимать при одном условии: вы достанете Ингрид, чтобы я опять мог с нею поработать». Как только мне стало об этом известно, я тут же ответила: «Лечу, я уже в пути». «Разве вы не хотите узнать, о чем фильм?» — спросили меня. «Не хочу. Скажите Густаву, что я лечу».

Так прекрасно было вновь работать под его началом. Он снимал рассказ Мопассана «Ожерелье», где моим партнером был Гунар Бьёрнстранд, мой старый друг по Королевской драматической школе. Густав был туговат на ухо и поэтому периодически обращался к звукооператору: «Они хоть что-то говорят? Вы их слышите?» И успокаивался только тогда, когда тот подтверждал, что все в порядке.

В 1964 году Пиа решила приехать в Рим и пожить с детьми. Будучи единственным ребенком у своих родителей, она вынесла на себе всю тяжесть распрей между мной и Петером. Сейчас ей было за двадцать, она стала самостоятельной, и ей захотелось ради разнообразия пожить где-то вне родных мест. Я поддержала ее желание. Робертино, или, как мы его называли, Робин, стал уже большим мальчиком, ему было четырнадцать лет, а близнецам исполнилось по двенадцать.

Рассказывает Пиа:

«Мы с отцом жили в Питсбурге. Три года я посещала школу для девочек, а потом мы переехали в Солт-Лейк-Сити, где мой отец познакомился с Агнес. Я прожила с ними год, а потом уехала поступать в колледж, в университет штата Колорадо. Там я пробыла полтора года, затем перешла в Миллс-Колледж поблизости от Сан-Франциско, который вскоре и закончила. Год я была замужем. Этот брак оказался комбинацией любви, побега от самой себя и возвращения к себе же. Мне кажется, я повторила историю мамы. Знаете, восемь лет разницы, когда тебе двадцать, а ему двадцать восемь, — это очень много. У него был автомобиль, он мог заказывать вино... Он так отличался от моих сверстников. Он производил впечатление зрелого, сложившегося человека. Я заканчивала колледж, а он всегда был рядом, прекрасно выглядел, имел много денег и хотел на мне жениться. Казалось, это судьба... Но увы. В первые месяцы нашей женитьбы мы все время путешествовали. И от постоянного пребывания вдвоем росла наша взаимная неприязнь. Поэтому наш брак длился недолго.

Вскоре я переехала в Париж. Мне было двадцать один год, и я была совершенно одинока. Я читала об эмигрантах, живших в Париже. О Хемингуэе, о других. О парижских кафе, о веселых ночах. Но на деле все оказалось иным. Какое-то время я работала для ЮНЕСКО. Изучала на курсах французский язык. Но я никак не могла найти работу по душе.

Во Франции я поселилась вместе с матерью и Ларсом, но через какое-то время поняла, что лучше мне пожить одной. Около полугода я провела в Жуазели, а потом сняла квартиру в Париже и осела там на шесть-восемь месяцев. Конечно, за это время я узнала мать совсем с другой стороны и полюбила ее. Для меня это была самая необычная из всех матерей, которые существовали на свете. Она была такая веселая, смешная, вечно куда-то бежала и вечно чем-то была занята: увидеть то, это, пойти в кино, театр, идти куда-то обедать, бежать с утра по магазинам. Энергия в ней била ключом. И это было замечательно. Мне хотелось все время находиться при ней, хотелось быть похожей на нее. Мне она казалась красавицей.

Я уехала в Лондон, но не смогла найти там работу. Меня продолжали спрашивать: «Разве вы не хотите быть актрисой?» Я и не думала об этом, но, поскольку вокруг все время раздавались подобные вопросы, я решила: надо бы попробовать, на что я способна. И попробовала. Хотя самой себе я хорошей актрисой не показалась. Я считала, что мне надо искать работу в какой-то другой сфере, но в какой именно — я не представляла.