Моя жизнь - [151]

Джон О’Горман был моим гримером более десяти лет. Он даже ездил со мной в Америку. Я его обожала — он обладал огромным чувством юмора. А когда встаешь рано утром, садишься в гримерное кресло, то так хорошо, когда рядом с тобой находится человек, способный вызвать улыбку. День становится легче.

Я приехала на съемки «Желтого «роллс-ройса»». Джон О’Горман накладывал мне грим, когда к нам подошел мужчина небольшого роста в поношенной синей спецовке и в старой рубашке. Он держал в руках букет цветов, который и вручил мне со словами:

— Добро пожаловать. Рад вас видеть.

— Благодарю вас. Вы очень добры, — ответила я.

Он отошел. Я повернулась к Джону:

— Где-то я его видела раньше. По-моему, он то ли электрик, то ли рабочий сцены.

— Ингрид, — терпеливо откликнулся Джон, — он твой режиссер.

Это был Энтони Аскуит.

Начались съемки, и тут выяснилось, что практически каждый актер, который работал с Энтони Аскуитом, дарил ему новую спецовку. Но он ее не надевал, поскольку считал, что старая одежда приносит удачу, и не расставался с нею в течение всех съемок. Это был самый добрый и самый вежливый режиссер из всех, кого я знала. Настолько вежливый, что, наткнувшись на провод, он поворачивался и говорил: «Прошу прощения». К участникам массовки он обычно обращался со словами: «Леди и джентльмены! Мне очень неловко беспокоить вас, но прошу: по возможности заканчивайте пить чай. И когда у вас выдастся свободная минутка, пожалуйста, подойдите и встаньте вон там. Не спешите, пожалуйста».

Фильм состоял из трех разделов, и желтый «роллс-ройс» присутствовал в каждом из них. Я играла состоятельную американскую вдову, которая путешествует по Европе, где встречается с Омаром Шарифом в роли югославского партизана. Действие происходит во время войны, и в желтом «роллс-ройсе» мы спасаем раненых. Между нами возникает мимолетный роман. Затем я еду дальше, увозя с собой чудесные воспоминания. «Лучше потерять любовь, чем не иметь ее никогда» — тема весьма распространенная в кино тех дней. Бедная женщина, вся в слезах, смотрит в свое будущее, и слабая улыбка на ее губах говорит, что ради этого стоит жить.

Из Лондона Майкл Редгрейв сообщил мне, что в Гилдфорде открывается новый театр. Он хочет, чтобы первой постановкой стала пьеса Ивана Тургенева «Месяц в деревне». Смогу ли я сыграть Наталью Петровну? Он берет роль Михаила Ракитина.

— Нет, — сразу сказала я. — Мне очень жаль, Майкл, но мы с Ларсом обещали друг другу оставлять лето свободным, чтобы уезжать на наш остров.

В эту минуту в комнату вошел Ларс и услышал, что я говорю. Взяв трубку, он сказал:

— Пришли ей пьесу, Майкл. Это именно то, что ей нужно. Роль для нее просто замечательная.

— Но мы же договорились никогда не работать в летние месяцы. А теперь ты хочешь, чтобы я поехала в Англию и взялась за пьесу?

— Совершенно верно. Я не хочу, чтобы меня обвиняли, будто я стал помехой на твоем пути. Это прекрасная пьеса, и тебе нужно поехать в Лондон. Каково мне будет, если ты когда-нибудь скажешь: «Из-за тебя я отказалась от спектакля в Уэст-Энде»?

Я не читала пьесу раньше, но Ларс знал, что это произведение старой русской классики о переживаниях красивой, средних лет женщины. У нее удачный брак, но она впервые в жизни влюбляется в молодого человека, которому двадцать один год. Ларс понимал, что пьеса мне понравится, и не хотел становиться помехой на моем пути. Это было очень великодушно с его стороны. Но я не сомневалась, что на эту работу уйдет много времени. Фильм делается обычно за два-три месяца, а вот спектакль, если он будет пользоваться успехом, потребует месяцев семь. Месяц на репетиции и шесть месяцев игра по контракту. Сам Ларс говорил, что он как продюсер никогда не пригласит актера менее чем на полгода.

Итак, я прочитала пьесу. И влюбилась в нее. Приехала в Гилдфорд и там встретилась с Дирком Богардом. Дирк решил, что мне ни в коем случае нельзя жить в отеле, поскольку там я буду у всех на виду. Он настоял, чтобы я поселилась в его загородном доме, где он обитал со своим управляющим и другом Тони Форвудом.

Пребывание в Гилдфорде стало одним из самых счастливых периодов в моей жизни.

Критика тоже внесла в это свою лепту.

«Прошлым вечером, перед тем как поднялся занавес гилдфордского театра, который стоит на острове, — писал Феликс Баркер в лондонской «Ивнинг ньюс», — с реки Уэй взлетел лебедь, а потом исчез в вечернем закате. Это было совершенно потрясающее зрелище. Оно повторилось в конце первого акта на сцене. С лебединой грацией, склонив стройную шею, одетая во все белое, тургеневская героиня Наталья Петровна, плача, спрашивает себя: «Что со мной?.. Я себя не узнаю. До чего я дошла?.. Я в первый раз теперь люблю!» В это мгновение пьеса, взлетевшая на ее крыльях, поднялась ввысь и исчезла».

«Если говорить о зрелищной стороне спектакля, — отмечал рецензент «Нью-Йоркера», — то Ингрид Бергман само совершенство. Прекрасная женщина, которой не коснулось время, меняет великолепные туалеты, созданные Аликсом Стоуном, — бледные, умопомрачительные шелка, открывающие редкой красоты плечи, вызывающие муки бедного Ракитина».