Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки - [8]

Тётя Катлин отправила меня к зубному, который вылечил мне все зубы, несмотря на то, что внизу я уже давно потеряла несколько и жевала дёснами. Ещё она придумала, что делать с моим отсутствием образования. Она решила, что женский монастырь самое подходящее для меня место и я была определена в дневную школу для девочек с академическим образованием при монастыре Благочестивой Веры.

Монахини вскоре определили, что из–за моего прошлого я выпадаю из сверстников и перевели меня на класс ниже, но я всё ещё не могла справиться с учёбой. Тогда они решили перевести меня в интернат в Шхерах. Это вызвало денежную бурю в нашей семье и позже отец говорил, что ему пришлось продать последний кусок его наследства цыганам «за песню», чтобы оплатить школу.

Наконец, за школу заплатили и меня отправили в Шхеры. Бессомненно в семье все облегчённо вздохнули. От Лил по–прежнему не было никаких известий.

Глава 2.

Монахини (ещё один тип в коллекцию странных людей) стали моей новой семьёй, а серые холодные гулкие монастырские коридоры стали моим новым домом. В любом случае я была рада быть подальше от двух буйных подростков, сыновей тёти Катлин, которые дразнили меня при каждом удобном случае, и Колетт, которая даже не старалась скрыть своего пренебрежительного отношения ко мне. Но мне стало не хватать её собак и дяди Дермота, с его религиозными открытками. Мне часто приходилось помогать ему их аккуратно сгибать и раскладывать по конвертам, и он даже платил мне за это.

Я обнаружила, что всё чаще и чаще стала придерживаться своего мнения. Я избегала общения, люди меня только утомляли. Мне нравилось быть среди них, но я не хотела ни от кого зависеть. Мне было суждено позаботиться о себе самой, тем более что я это уже могла сделать.

Поняв, что я приношу одни беспокойства, они поселили меня рядом с кельями монахинь в общую спальню и я вынуждена была придерживаться давно заведённого распорядка, молиться каждый день и мыться ледяной водой. В действительности, ничего нового, тоже было и у тётки Валери, только, по крайней мере, я находилась среди сверстниц и еда была много лучше. Может показаться, что всё это могло угнетать и вызвывать уныние, но это было не хуже, чем всё, что я пережила после того как ушла Лил.

Тётя Катлин решила, что для всех будет лучше, если я буду оставаться в монастыре и на выходные, сколько бы они ни длились, ей хватало забот и со своими детьми. Моё видимое сиротство затронуло души сестёр, потому что других девочек они постоянно наказывали за совершённые и ещё не совершённые проступки кожаными плётками по голым ногам, ко мне же они всегда проявляли сострадание. Они зорко следили, чтобы никто не смеялся над ситуацией, в которой я оказалась, заметив, что я не получаю никаких писем и у меня нет ни одной фотографии членов моей семьи. Они закрывали глаза даже на то, что я, играя в хоккей, жульничала и пускала в ход ноги.

Сёстры и мирские педагоги, не жалея своего времени, занимались со мной дополнительно. Для меня были непривычны их внимание и забота, и я подумала, что должна ответить на их попытки. Всеми знаниями, которые я приобрела в жизни, я обязана им и занималась всё время, в любую свободную минуту. В итоге, я так никогда и не научилась готовить, Наступало оцепенение как только я подходила к плите. Когда я стала взрослой, это выросло в огромную проблему, выразившуюся в вереницу ссор с моими партнёрами.

Бог стал играть в моей жизни главную роль, потому что люди, которые ему следовали, все желали мне только добра. Сёстры делали всё, что было в их силах, чтобы спасти мою душу и я шла им навстречу. В своих устремлениях они даже начали шить мне одежду, сделали шляпку и начали брать меня с собой в Дублин, в кафедральный собор. В тринадцать я оказалась значительно взрослее своих сверстниц и очень стеснялась своих форм. Я поделилась своими переживаниями с моей наставницей, сестрой Марией—Терезией. От неё всегда исходил стойкий запах мочи.

— Если они будут тебя расспрашивать, — сказала она после минутного раздумья, — скажи, что ты просто растёшь быстрее других.

В праздники монахини особенно были добры ко мне. Помню, в Пасху принесли мне яйца, а местный священник подарил мне маленький медальон с моим именем. Мать–настоятельница занималась со мной дополнительно, в то время как другие девочки уже отдыхали. По большей частью это было слово божье. Религия меня увлекала всё больше и больше, внося в мою несчастную жизнь какой–то смысл, надежду, что не зря были все эти страдания. Я даже начала думать, а не стать ли мне монахиней.

Через дорогу, напротив окон нашего монастыря, стояло здание самой большой гостиницы во всей округе. Мне нравилось смотреть как женщины в красивых платьях и мужчины в дорогих костюмах выходили из своих автомобилей и заходили в двери. В больших окнах гостиницы мелькали танцующие пары в вечерних нарядах, группы людей беседовали у раскрытых окон. Я представляла, как должно быть красива жизнь у взрослых, которые могут ходить, куда хочется и делать, что нравится. Жизнь представлялась такой весёлой и вот, однажды, тебе разрешат присоединиться к ним, тобой больше не станут пренебрегать, от тебя не будут больше прятаться и детские страхи растают как утренний туман.