Моя ж ты радость - [11]

Поднялся известной тропинкой между хозяйских стаек к дому писателя. Одолела робость стучать кованым кольцом калитки. Отошел от ворот к огородному штакетнику.

Створки низкого кухонного окна растворены в ограду. Белые ситцевые занавески закрывают окно до верхней рамы; на суровой нитке — занавески сведены к центру не плотно.

Прохладный ветерок с Енисея живо шевелит легонькую белую ткань. В просветы штакетника свободно видится двор, застеленный широкими кедровыми плахами.

Рослая рябина с тяжелыми красными гроздьями ягод на меже с огородом. Лавка со спинкой и стол под рябиной чистые. Двор подметён березовой метёлкой. Метлу с долгим светлым черенком видно под навесом в дальнем углу.

Сентябрь на берегах Енисея.

Кулижка огородной земли под картошку без ботвы. В глубине двора летняя времянка и баня.

В огороде холодный «гальюн». Так его сам Петрович едко звал.

Утро ещё раннее и солнце ещё не высокое. Стоял я долго, не решаясь нарушить спокойное течение времени. Встреча с Виктором Петровичем первая. Известна заочно ему моя проза. Отсылал Астафьеву «Картоху». «Хороший рассказ», — ответил он открыткой. Рассказ опубликовал альманах «Енисей».

В «Литературную Россию» позаботился — отослал мою статью о романе Василия Белова «Все впереди…» И все же встречаться с Астафьевым стеснялся. Обычное дело, когда молодые литераторы приходят к мастерам прозы. К мастерам стихосложения. К великим поэтам. Не праздное это любопытство. Возможность понять что-то такое, чего тебе не даётся свыше. Помогают такие встречи.

Писательская братия побаивается Астафьева; задиристый мужик — скорый на расправу. Характер беспризорного детства и к старости в нём не поменялся. Ложное и настоящее он отличал влёт. Матершинник. Бездельников и пройдох гнал он от себя как паршивых собак. Те потом и тявкали на него в газетах. Хороших людей Виктор Петрович Астафьев ценил и уважал душевно; многим простым людям помогал деньгами; серьёзным авторам отвечал письмами.

Астафьев отслонил ладонью занавеску, вытулился из окна, слеповато всматриваясь за ограду. На войне повреждён правый глаз. «Слепошарый», «косорылый» — нехорошо обзываются за глаза его враги. Астафьев знает это. Врагов в литературе у него много: «либералы». Посмеивается: «Так вам, суки: кость вам в гирло…». В своё время Астафьев учился в Москве на ВЛК. Полвека минуло с тех лет, а легенды о Петровиче в общежитии Литинститута на улице Добролюбова и ныне рассказываются.

— Ко мне? Калитку сейчас отопру.

Взгляд его детско-пытливых голубеющих глаз я почувствовал издалека. Тихий голос писателя успокоил.

— Откуда? Из Якутии. Спасибо за привет от Лобанова. Хороший он мужик. Проходи, не робей. Я недавно встал. Картошка сварилась, позавтракаем. Омуля вот ребята из Енисейска прислали…

Роман «Последний поклон» Виктора Петровича Астафьева был опубликован в «Роман-газете». Повесть «Царь-рыба» дала Астафьеву всемирную славу. 1986 год: Обсуждается в прессе роман «Печальный детектив».

— Да я тебе подарю, — за завтраком встрепенулся он. — В библиотечке «Огонька» роман вышел. — Принёс из рабочего кабинета пару тонких книжиц Виктор Петрович.

Для автографа подал ему и книгу «Всему свой час», купленную в Москве.

В летнее время мало кто из писателей объёмно пишет.

— Покоя нет от ходоков — не разгонишься. На «Затеси» только и выкраиваю время, — простодушно объяснил Виктор Петрович.

— До твоего прихода вот настраивался писать. Я ведь по миру поездил. Часто на встречах с читателями спрашивают о загранице. Пошто я о ней не пишу? Недавно был в Колумбии. Прилетел в Боготу. Посольские ребятки из книг моих знают, что я отчаянный рыбак. Много где я рыбачил, а вот в Южной Америке еще не довелось. Дали мне отдохнуть, и повезли на рыбалку, форель удить. Грешно, нехорошо так говорить о родном Отечестве, но когда прилетаешь куда-то за границу, ощущение, будто из нужника, из выгребной ямы с опарышами выбрался. Мир-то я посмотрел. Есть с чем сравнить. И хоть Колумбия далеко не райское место, всё же ихняя жизнь с нашей нищетой несравнима, как-то по-людски всё-таки живут люди.

Привезли меня на горное озеро. Напластал на удочку форели, уж отвёл там душу. Уху сварили. Пива-а — сортов двадцать. Но я к пиву не очень. Отдохнули, наговорились ребятки, поехали обратно. По дороге на озеро вдоль обочины часто ламы встречаются. Священное для местных жителей животное. Вид их печальный меня растрогал. Захотелось погладить ламу. Я возьми и попроси остановить машину возле парочки лам на обочине.

— До ветру, Виктор Петрович? — спрашивает посольский чин.

— Да нет, терпимо, — говорю. — Ламу хочу погладить. Чего это они такие печальные?

Русский человек после первой стопки готов весь мир жалеть. И я от сытой ухи и стакана водки стал жалостливым. Не-ет, наши чины за границей — родимую водочку предпочитают пить. Это здесь они выкобениваются, умники. Там они ниже воды, тише травы.

Едем в шикарном лимузине.

— Не получится Виктор Петрович, — отвечает посольский чин. — Ламы часто больны сифилисом… В стране, — зло, с надрывом продолжил Виктор Петрович. — Где на любом углу можно купить бабу за десять долларов, человек — эта скотина — скотоложством промышляет. Сифилисом ламу заразил.