Моя политическая биография - [11]

Издательство «Конец века» помещалось в здании «Независимой газеты» на 1-м этаже, в одной комнате. Издатель — обыкновенно существо одновременно тщеславное, прижимистое, капризное, истеричное. Саша Никишин не оказался исключением. Высокий, худой блондин из технарей, он обязан мне тем, что ещё в нашу первую встречу я навёл его на автора Суворова (Резуна). Я посоветовал ему издать «Аквариум». Он последовал совету и наварил на Суворове немало денег, потому что, благодаря моей наводке, стал первым издателем Суворова. 26 марта 1994 года он привёз меня из аэропорта в свою квартиру недалеко от Останкино, в сверхмногоэтажке на противоположной стороне от Останкинской башни. Никишин набрал номер Резуна в Лондоне и дал мне трубку. Суворов-Резун наградил меня многочисленными комплиментами, я его тоже — мой главный комплимент был такой: «Я дал бы вам Нобелевскую премию по литературе и расстрелял бы как предателя Родины». Компания вокруг никишинского стола (пришёл Шаталов, по-моему, была ещё Шохина из «Независимой газеты», до этого она работала в «Знамени», когда «Знамя» опубликовало мою книгу «У нас была великая эпоха») слышала разговор с Резуном и предложила, чтобы я и Суворов сделали совместную книгу «Переписка из двух углов». Из этой полупьяной затеи (Резун у себя в Лондоне хлестал джин) ничего не вышло, я этого не захотел. Никишин продержал меня у себя только одну ночь. Квартира у него была обширная, четыре комнаты, но я думаю, он побоялся оставлять меня под одной крышей со своей молодой женой. Потому на следующее утро он отвёз меня в разрушенный дом на Каланчёвке. Жителей дома эвакуировали несколько лет тому назад, и потому дом был разграблен и оголён до самых балок. В подъезде, где обитала подруга Никишина, Лена Пестрякова, была обитаема только одна квартира. Света в подъезде не было, а правая часть лестничной площадки была лишена дверей. И полов. Ступив в темноте вправо, можно было пролететь с третьего этажа до подвала. Там я поселился благодаря моему щедрому издателю-либералу. Впрочем, вскоре я привык к жизни в этом разграбленном доме и полюбил приглашать туда иностранных корреспондентов. Как правило, они много фотографировали и спешили убраться до темноты.

Мы заранее договорились с Никишиным о порядке оплаты. Однако всякий раз повторялась одна и та же сцена: декларация Никишина о том, что «книга идёт медленно», или «книга не продаётся», попытка уговорить меня переделать условия договора, заявление о том, что денег у него вообще нет, одни долги, и только после этого со вздохом откуда-то приносились деньги и отсчитывались. Он был одним из самых трудных моих издателей.

Помимо издателя — жмота и истерика, — у меня обнаружилась ещё одна проблема. Два моих партнёра, Дугин и Рабко, оказались друг другу противопоказаны. Один: высокомерный, с манией величия, поддерживаемой женой и «учениками», эрудит и поэт (он поэтизировал последовательно фашизм, православие, староверие, математику Ляпунова), тогда ему было 32 года. Второй — мальчик-мажор из провинции, сын well to do родителей из провинциальной номенклатуры, холерик, работоспособный и ленивый, быстро схватывающий студент, поверхностный и жизненно ловкий пацан 19 лет. Они стали враждовать. Как-то в гостях у художника Виграновского — у того был отличный портрет барона Унгерна — пьяный Дугин разбил тарелку на голове у Тараса Рабко. Тарас разумно вытерпел обиду. Он был из города Кимры, вообще-то ему обид выносить не полагалось по кодексу кимрян, кимричан. Все они, кого я знал, — были драчливые и криминальные ребята. Впрочем, Дугин в подпитии тоже был не подарок, однажды он вызвал (во время первой неудачной поездки в Смоленск) в таком состоянии на кулачный бой Кирилла Охапкина и изрядно намял ему бока. Дугин и Рабко терпели друг друга ради меня. И ради общего дела. Однако вражда между ними развивалась всё равно. Просто есть противоположные люди.

Летом 1994 года мы твёрдо решили издавать «Лимонку». В начале июня пришёл в квартиру на Каланчёвку Дима Кедрин с женой-дизайнером Катей Леонович. Дима развернул принесённый рулон и извлёк оттуда макет «Лимонки», и мы разложили его на полу. И склонились над ним. Наташа, уже приехавшая из Парижа на ПМЖ со мной, дабы прожить финальные полгода вместе, Тарас. Логотип «Лимонки» был написан прописью, граната рядом с логотипом уже существовала, но показалась мне слишком мелкой, и я попросил увеличить гранату. Уже существовали придуманные мною рубрики, в частности «Как надо понимать». Текст «зеркала» газеты был вклеен почему-то французский. Правда, впоследствии, когда было решено, что макетом и её вёрсткой будет заниматься Костя Чувашев, он поставил условие, что разработает новый логотип. Потому от макета Кедрина осталась только общая концепция.

Чувашева нашёл Дугин. Чувашев был учеником Александра Гельевича, он однажды явился к нему сам. Представился, как студент полиграфического института и макетист. Отец Кости был преподавателем полиграфического института, одна рука у отца была искусственная, в чёрной перчатке. Сам Костя, носатый, маленький, странноватый блондин, талантливый малый, сделал нам первые 33 номера газеты, то есть делал её почти полтора года, до первой размолвки Дугина со мной, происшедшей в феврале 1996 года. Впрочем, все эти события произойдут ещё не скоро.