— Что же это вздумала хандрить-то, Рученька? — встревоженные глаза внимательно осмотрели зверька. Огрубевшие пальцы прощупали грудную клетку, позвоночник, живот.
— Валя, давно она заболела?
— Четвертый день…
— А остальные как чувствуют себя?
— Нормально… Только с продуктами плохо. Мясо кончилось. Рыбы осталось дня на три. Больше даю орехов и брусники… Рыбу экономлю…
— Э-э-э, девочка моя, ты ей чересчур много дала орехов, а потом сыпанула мерзлой ягоды… А ведь Ручная очень прожорлива, пожалуй, единственная во всем собольем роде особа.
— Я не знала, что так получится…
— Да, да… я виноват… не предупредил тебя… Но вообще-то, когда меня не бывает дома, обращайся к Екатерине Афанасьевне, а Ручную я унесу домой.
Положив за пазуху Ручную, Сватош пошел домой. Больной зверек горячим комочком прижался к его груди.
Уже на крыльце своей квартиры он встретил учеников Екатерины Афанасьевны.
— Это у кого на уроке-то болит живот? — смеясь, спросил он у ребятишек.
— Это у Гришки Чернова! — ответил белобрысый бойкий мальчонка. — Как его заставят читать, сразу и заболит! Вчера голова болела, а сёдня брюхо.
Ребятишки со смехом разбежались во все стороны, а Зенон Францевич с какой-то затаенной завистью смотрел им вслед. С плотно сжатых губ сорвалось чуть слышно: «Эх, нам бы с Катей вот такого озорника…»
Увидев в руках мужа соболюшку, Екатерина Афанасьевна встревожилась.
— Что случилось с Ручной?
— Заболела… отказывается от еды… Не придерживаемся установленного рациона… Все это несчастная нужда наша, недостатки. Мясо кончилось… Где его взять? У нас нет разрешения на отстрел копытных. Нет денег на покупку мяса…
— Слушай, Зоня, а ведь сколько копытного зверя давят волки. Почему нам нельзя добыть для соболей? Страшного-то тут ничего нет… Соболей сохраним.
— Видимо… придется… Я еще подумаю…
— Зоня, я не успела приготовить обед, выпей пока чайку с вареньем. Помнишь, брали смородину по Шумилихе?
Низко склонившись над столом, Сватош медленно пьет чай. На широком добродушном лице печаль. После долгого молчания он спросил у Екатерины Афанасьевны:
— Ну, что ж, Катя, будем делать-то?.. Нарушим заповедь?
— Оно… если бы, а то… Зоня, сам знаешь, лишимся питомника… Это же страшнее всего. Сколько пропадет труда…
— Правильно, Катя. Знаешь, что я придумал… Мы с Бимбой поедем в Большую речку. Ведь на Индинском мысу чуть не каждую ночь волки давят по нескольку копытных зверей. Частенько эти жестокие хищники расправляются со своими жертвами лишь ради забавы. Перервут им горло и уходят… В крайнем случае будем отбирать у волков их добычу.
Округлившиеся от страха глаза Екатерины Афанасьевны неподвижно остановились на муже.
— Я… я, Зоня, не разрешаю!.. Вас там съедят волки…
— Катенька, не бойся, ведь с Бимбой можно в огонь и в воду.
— Да, это правда, но…
— «Но» отбросим, Катенька, иного выхода нет… прости уж…
Екатерина Афанасьевна тяжело вздохнула и молча начала готовить обед. Она прекрасно знала, что в таких случаях отговаривать бесполезно. И уже после обеда сообщила, что она разделила остатки муки. Пришлось по четыреста граммов на едока. С завтрашнего дня люди будут жить на одной рыбе…
* * *
В вечерних сумерках Сватош с Бимбой подъехали к камню Черского. С северной стороны камень оделся в чудесный, весь из ледяных сосулек тулуп. Как бы ни спешил Зенон Францевич, но у этого камня он всегда останавливался и на некоторое время погружался в какие-то одному ему ведомые думы. В этот раз Сватошу почудилось, что камень глухо простонал и еще больше сник над гладким льдом. «Не унывай, нам тоже сейчас туговато приходится», — прошептал Сватош.
Бимба знал, что много лет назад большой ученый Черский сделал на этом камне отметку уровня воды. Вот и назван камень его именем.
— Бимба!
— Чо, Зенфран?
— До Индинского сегодня не доберемся. Лучше заночуем на мысу Валукан… там рыбачье зимовье.
— Я тоже так думала.
Торосистое ледяное поле Байкала в этих безлюдных местах не имело даже признака дороги. Если в течение полумесяца и пронесет кого нелегкая, то за полозьями его саней не останется ни малейшего признака следов — ветер тут же заметет их.
Сватош с Бимбой ехали на невысоком сибирском жеребце. Зенон Францевич купил его еще жеребеночком в Баргузине у знакомого бурята. Екатерина Афанасьевна с рук выкормила жеребеночка, выпестовала и дала ласковую кличку — Милый. Этот Милый много раз выручал Сватоша из беды. Он совершенно не боялся щелей. Мог на небольшой льдине спокойно переправиться через широкий разнос. Он каким-то чутьем умел в весеннем, превратившемся в игольник льду выбирать крепкие полосы. А уж меж торосов-то он в любую темную ночь найдет себе путь. Отпускай вожжи, не мешай ему.
Уже в кромешной темноте лошадь остановилась у черного квадрата — то было рыбачье зимовье.
— Спасибо, Милый, ты молодчина!
— Верно, Зенфран, умный конь!.. Ох умный!
Молча съев по куску отваренного мяса без хлеба, запили иван-чаем, смешанным с мореными листьями шиповника, легли спать.
Ночь и не думала уступать дню, а Сватош с Бимбой уже давно ехали дальше. Наконец рассвело. Перед взором наших путников раскрылся Индинский мыс, который почти отвесной стеной свалился в море.
