Моя гнилая душа - [3]

— Берем гитару! — прохрипел я, укладывая свою красавицу в чехол. — Найдем где-нибудь укромное место, и я тебе сыграю. Оля покраснела. И я понял, что наверное, сморозил глупость. Сыграю некрасивой девчонке? Провались бы эта толстуха! Злость на Олю не прошла и на улице. Ну и какого черта она за мной увязалась? И теперь ходит хвостом, как привязанная. А мы даже не друзья. Мало того, я не хотел дружить с дурнушкой. Мне нужна была только Лена. Мой красивый ангел Лена, а не эта толстая, уродливая девчонка.

— Давай остановимся, — тихо попросила она. Я обернулся. Оля тяжело дышала. Лицо ее покраснело, на этот раз не от смущения, а от одышки. Только сейчас я понял, что гнал, как сумасшедший, не разбирая дороги. А теперь и сам не сильно-то теперь понимал, куда мы забрели и как вернуться обратно. Никогда не был в этом месте. Узенькая улочка со старыми, еще довоенными домами. Потемневшими от времени, заброшенными и никому не нужными. Справа от меня — выше человеческого роста, деревянный забор, а через дыру в заборе видно покосившееся, явно заброшенное здание. Здание это не было похоже на жилое, скорее на общественное: тяжелые, полуоткрытые двери, украшенные арочным порталом и колоннами. Ведущие к дверям крутые, побитые временем ступени. И в то же время — на удивление маленькие размеры. Как будто перед нами была миниатюрная, запорошенная прошлогодними листьями, копия чего-то монументального. Но даже эта копия производила впечатление.

— Пойдем, — я взял Олю за руку и потянул к дыре в заборе. Перед входом в здание был небольшой, округлый дворик, через который вела к ступенькам тропинка, едва заметная в зарослях сухого, прошлогоднего чернобыльника. Под пушистыми стеблями пробивалась густо-зеленая, еще нежная трава.

— Я боюсь, — замялась вдруг Оля.

— Чего ты боишься! Идем! Только под ноги смотри и все будет отлично! Я оказался у открытой двери первым. Заглянул внутрь. Всего лишь небольшой холл, закиданный тут и там старыми газетами. Справа — лестница, ведущая наверх. Слева — плотно закрытая, тяжелая дверь. На потолке и поверху стен — остатки какой-то лепнины. От грязи и не разобрать. Сами стены были когда-то выложены тонкими, деревянными панелями, но теперь тоже облезли и выглядели плачевно. Остаток былой роскоши. И этот проевший все запах отбросов, мокрой бумаги и пыли.

— Паша, — Оля неуверенно прикоснулась к моему плечу. — Может, там кто есть? Давай не пойдем… Не пойдем? Счас! Меня прям тянули к себе свисающие с потолка, тяжелые портьеры неопределенного оттенка. Они явно скрывали что-то интересное. И я узнаю, что!

— Да кто там может быть? — автоматом возразил я Оле. Любопытство прям съедало меня изнутри.

— Бомж… или какой-нибудь… маньяк?

— Маньяки жертв ловят, им недосуг по таким местам ходить, — ответил я, схватив Олю за руку. Девчонка вспыхнула как маковый цвет.

Сделав вид, что не заметил ее смущения, я потянул ее за собой, к портьерам.

— Паша… — сама того не заметив, Оля прильнула к моему боку.

— Чего ты боишься, дурочка? — усмехнулся, вдруг поняв, что не хочу ее отталкивать. — Идем. Я осторожно отодвинул тяжелую ткань. Оля чихнула от поднявшегося облачка пыли. Внутри оказался небольшой зал со сводчатым, местами обвалившимся потолком. Сквозь дыры в своде светило яркое, апрельское солнышко, медленно витали в воздухе шаловливые пылинки. Но внимание мое приковало нечто внизу, за ступенчатыми рядами прогнивших, поломанных скамеек.

— Сцена! — выдохнул я. — Оля, это настоящая сцена! В настоящем театре! Маленькое здание вдруг показалось мне волшебным.

— Не понимаю твоего восторга, — холодно ответила Оля. Я вновь схватил ее за руку и потащил вниз, по укрытым запылившимся ковром ступеням.

— Здесь опасно, — продолжала ныть Оля. — Посмотри, потолок обвалился. Это здание может рухнуть!

— Да брось ты! — засмеялся я.

— Сядь там! — я потянул Ольгу к первому ряду. Девушка выбрала место на скамье покрепче и почище. Неуверенно села, устроив рядом сумку. Я забрался на сцену. Прогнившие половицы опасно поскрипывали, но мне было пофиг. Я хотел играть. И я буду играть. Тут. Для единственного, и даже, как ни странно, несимпатичного мне зрителя.

Но буду играть, и это — главное. Я достал из чехла гитару, сел прямо на пол, перебрал струны пальцами, как бы пробуя их, примериваясь. По груди растеклось знакомое тепло, пересохло в горле, мир вдруг исчез, и пальцы сами начали перебирать струны, заставляя их издавать нужные звуки. Звук был великолепен. Совсем иной чем дома. Акустика в театре оказалась офигенной, потому и сама мелодия звучала совсем иначе.

Сильнее. И все же не достаточно хорошо. Я перебирал струны пальцами, смакуя каждый звук, открывая его заново. Несколько раз останавливался, пробуя сыграть иначе, исправлялся, начинал сначала, вновь останавливался. Возвращался назад, чтобы попробовать снова и еще, и еще, пока мелодия не зазвучала идеально, вся, до последней ноты. Чувствуя себя обессиленным, но довольным, я отложил гитару. И все же мне даже повезло, что Лена не взяла диска. Теперь моя песня звучала гораздо лучше!

— Что это? Я вздрогнул. Надо же, забыл о зрителе. Оля ошеломленно поднялась со скамьи и подошла к сцене. В ее широко распахнутых глазах застыл такой восторг, что я даже опешил. Надо же… Кажется, ей, действительно понравилось.