Моя гениальная подруга - [92]
К ней потянулась процессия переговорщиков. Первой явилась Нунция и долго давила на жалость, призывая подумать о благе семьи. Ее сменил угрюмый Фернандо, который сказал, что нечего капризничать, она не маленькая и должна понимать: если хочешь хорошо жить в нашем квартале, надо дружить с Сильвио Соларой. Не отстал от родителей и Рино: с напористостью истинного бизнесмена, озабоченного прибылями, он объяснил ей, что у папаши Солары денег больше, чем в ином банке, а главное — он согласился принимать участие в продвижении обуви «Черулло». «Чего ты добиваешься? — кричал он, глядя на сестру злобными, налитыми кровью глазами. — Хочешь, чтоб мы все сдохли? Чтоб все наши труды пошли псу под хвост?» Даже Пинучча навестила Лилу и, поджимая губки, сказала, что и сама была бы рада видеть шафером торговца из Флоренции, но надо быть разумной: нельзя рушить брак и перечеркивать любовь из-за всякой ерунды.
Минул день, минула ночь. Нунция все это время молча сидела в углу комнаты, ничего не делала, но и спать не уходила. Потом потихоньку выбралась на улицу и отправилась ко мне. Она просила меня поговорить с Лилой и вразумить ее. Соблазн был велик: я долго думала, чью сторону должна занять. На кону стоял брак — соединение не только чувств, но и интересов. Я испугалась. Я знала, что могу публично выступить с критикой понятия Святого Духа и бросить вызов авторитету преподавателя богословия, но понимала, что на месте Лилы мне точно не хватило бы смелости накануне свадьбы взять и сбежать чуть ли не из-под венца. Меня терзали сомнения. Я догадывалась, что, стоит мне ее подтолкнуть, она так и сделает. В глубине души я сознавала, к чему стремлюсь на самом деле: вернуть себе бледную Лилу с конским хвостом, хищными прищуренными глазами, в дешевом тряпье. Чтобы она ни обликом, ни поведением больше не напоминала Жаклин Кеннеди местного разлива.
Но на свою и на ее беду я решила, что с моей стороны это было бы подло. Я верила, что желаю ей добра и не хочу, чтобы она вернулась в беспросветную тоску дома Черулло. Вот почему с красноречием, достойным лучшего применения, я принялась ее убеждать: «Лила! Сильвио Солара — не Марчелло и даже не Микеле; ты не хуже меня знаешь, что смешивать их нельзя, ты сама не раз об этом говорила. Не он затащил Аду в машину, не он стрелял по нас в новогоднюю ночь, не он против твоей воли проник в твой дом, не он распространял о тебе грязные сплетни. Сильвио просто будет шафером на свадьбе, а потом поможет Рино и Стефано с продажей обуви. В твоей дальнейшей жизни он не будет играть никакой роли». Я тасовала колоду, в которой нам обеим была знакома каждая карта. Я напирала на то, что прошлое — это прошлое, а мы должны смотреть в будущее; что мы, в том числе они со Стефано, — люди совсем другого поколения, и у нас все будет не так, как было у наших родителей. Последний аргумент пробил брешь в ее глухой обороне, я это сразу почувствовала и усилила натиск. Она слушала меня молча, явно желая, чтобы я нашла те слова, которые смогли бы окончательно ее переубедить, и действительно понемногу сдавалась. Но в ее глазах я прочитала и кое-что еще: своим решением Стефано показал, что она знает о нем далеко не все, и это открытие пугало ее больше, чем одержимость Рино.
— Может, на самом деле он меня и не любит, — наконец сказала она.
— Как не любит? Он же на все для тебя готов!
— Только если не рискует большими деньгами, — презрительно бросила она; я в первый раз услышала, чтобы она отзывалась о Стефано Карраччи в подобном тоне.
Как бы то ни было, но конфликт разрешился. Лила не пошла ни в колбасную лавку, ни в новую квартиру и вообще не сделала ни одного шага к примирению. Она дождалась, пока Стефано сам не явился к ней и не сказал: «Спасибо тебе! Я очень тебя люблю, но ты же понимаешь… Есть вещи, от которых нельзя отмахнуться». Только после этого она позволила ему подойти к себе и поцеловать в шею, но тут же развернулась и, глядя ему прямо в глаза, сказала:
— Чтобы ноги Марчелло Солары на моей свадьбе не было!
— Как же я это устрою?
— Не знаю. Но ты должен дать мне слово.
Он тяжело вздохнул и сказал с улыбкой:
— Хорошо, Лина. Клянусь.
Наступило 12 марта, теплый весенний день. Лила попросила, чтобы я пораньше пришла к ней на старую квартиру и помогла причесаться и одеться. Мать она прогнала, и мы остались одни. Она сидела на краю кровати в трусах и лифчике. Рядом лежало свадебное платье, похожее на мертвое женское тело; напротив, на полу, выложенном шестиугольной плиткой, стоял медный таз, наполненный кипятком.
— По-твоему, я совершаю ошибку? — спросила она, глядя на меня в упор.
— В чем?
— В том, что выхожу замуж.
— Ты все еще думаешь об этой истории с шафером?
— Нет, я думаю об учительнице. Почему она не захотела впустить меня?
— Потому что она старая ворчунья.
Она помолчала немного, глядя на воду в тазу, а потом сказала:
