Моя гениальная подруга - [87]

Но выбрать что-то конкретное так и не удавалось. Как только Лила склонялась к определенной модели и ткани, Пинучча с Марией хором предлагали что-то другое. Я молчала, слегка одуревшая от их споров и запаха тканей, пока Лила сердитым голосом не спросила:

— А ты-то что думаешь, Лену́?

Наступило молчание. Мне вдруг стало ясно, что Мария с Пинуччей ждали этого момента и боялись его. Я решила использовать прием, которому научилась в школе: я каждый раз, когда не знала, что сказать, начинала издалека и говорила уверенным голосом, чтобы никто не догадался о моих сомнениях. Вот и сейчас я заговорила на литературном итальянском и первым делом одобрила модели, выбранные Пинуччей и ее матерью. Я не просто похвалила их, но привела веские аргументы, объяснив, почему они подходят к фигуре Лилы. В тот момент, когда я почувствовала, что завоевала доверие и симпатию матери и дочери, — в точности как в классе с учителями, — я указала на одно платье (выбранное почти наугад; главное, что Лила его до этого не предлагала) и сказала, что в нем удачно сочетаются ткань и фасон, которые нравятся и Пинучче с Марией, и моей подруге. Портниха, Пинучча и ее мать со мной согласились. Лила посмотрела на меня прищурившись. Потом ее взгляд стал нормальным, и она тоже кивнула.

Пинучча и Мария вышли из магазина в прекрасном настроении. Они обращались к Лиле почти с любовью, обсуждали покупку и без конца поминали мое имя: «Ленучча сказала…», «Ленучча сразу заметила…». Лила нарочно замешкалась, чтобы мы немного отстали от них, и тут спросила:

— Этому тебя в школе учат?

— Чему?

— Морочить людей при помощи слов.

У меня сжалось сердце.

— Разве тебе не понравилось платье, которое мы выбрали?

— Очень понравилось.

— Так чем ты недовольна?

— Ничем. Но я очень тебя прошу: в следующий раз опять пойди с нами.

— Так я тебе нужна только для того, чтобы морочить им голову? — рассердилась я.

Она поняла, что я обиделась, и крепко сжала мне руку.

— Ничего подобного. Просто у тебя здорово получается нравиться людям. Знаешь, в чем между нами разница? Меня все боятся, а тебя — нет.

— Может, потому, что ты злая? — вырвалось у меня.

— Возможно, — ответила она, и я поняла, что обидела ее не меньше, чем она меня. Меня охватило чувство вины, и я попыталась загладить неловкость.

— Антонио за тебя умереть готов. Он просил сказать тебе спасибо за работу для сестры.

— Работу Аде дал Стефано, — отрезала она. — А я злая.

53

С того дня меня стали звать с собой каждый раз, когда предстояло совершить ту или иную покупку, причем приглашение, как я выяснила, часто исходило не от Лилы, а от Пинуччи и ее матери. На самом деле именно я выбрала бонбоньерки. И ресторан на виа Орацио. И фотографа, причем убедила всех, что кроме фотографий надо снять на любительскую пленку фильм. Я ловила себя на мысли, что слишком увлекаюсь решением всех этих вопросов, как будто это было своего рода тренировкой перед моим собственным замужеством. Поразительно, но Лила почти не уделяла внимания приближающейся свадьбе. Единственное, что ее действительно заботило, — необходимость раз и навсегда дать золовке и свекрови понять, что она не позволит им совать нос в свою новую жизнь. Это не был обычный конфликт между невесткой и свекровью с золовкой. По тому, как она использовала меня и манипулировала Стефано, у меня складывалось впечатление, что она всеми силами пытается вписаться в новый для себя способ существования, но пока плохо его себе представляет.

Поскольку я тратила вечера на решение их проблем, то занималась мало и даже пару раз прогуляла школу. В результате мои оценки за первый триместр оказались далеко не блестящими. Только многоуважаемая профессор Галиани, которая вела у нас латынь и древнегреческий, продолжала меня хвалить, а по философии, химии и математике мне поставили всего лишь «удовлетворительно». Вдобавок я умудрилась влипнуть в историю. На уроке богословия, выслушав пространуую обличительную речь преподавателя, направленную против коммунистов и атеистов, я почувствовала себя задетой — то ли обиделась за Паскуале, открыто признававшегося, что он коммунист, то ли приняла на свой счет все те гадости, которые священник говорил о коммунистах. Как бы то ни было, я, успешно сдавшая заочный курс теологии, подняла руку и сказала, что люди настолько одержимы ненавистью, что вера в Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа, последний из которых вообще лишняя сущность, нужная только для образования Троицы, заведомо более весомой, чем просто двуединство «Отец-Сын», — это примерно то же, что собирание коллекции безделушек в городе, охваченном адским пламенем. Альфонсо сразу смекнул, что меня понесло, и робко потянул за фартук, но я и не подумала останавливаться и договорила до конца. В первый раз в жизни меня выгнали из аудитории и записали замечание в классный журнал.

В коридоре меня охватила растерянность. Что я натворила? Зачем повела себя так неосмотрительно? Что меня дернуло выступить с этой гневной речью? Потом я вспомнила, что мы обсуждали тот же вопрос с Лилой, и поняла, что ее влияние на меня по-прежнему настолько велико, что заставило бросить вызов преподавателю богословия. Лила больше не читала книг, не училась, готовилась стать женой колбасника и сесть за кассу вместо матери Стефано. А я? С заимствованной у нее дерзостью сравнила веру в Бога с коллекционированием безделушек в объятом адским пламенем городе? Но разве не школа была моим единственным богатством, свободным от ее влияния? Я молча заплакала под дверью аудитории.