Моя гениальная подруга - [54]

Другой случай произошел в школе. Преподаватель словесности Джераче объявлял оценки за сочинение (свою тему помню до сих пор: «Этапы развития драмы Дидоны»). Если до этого он ограничивался парой добрых слов по поводу моей очередной восьмерки или девятки, на сей раз долго хвалил меня перед классом, а под конец сообщил, что поставил мне целых десять баллов. После урока он подозвал меня и вместе со мной вышел из класса, продолжая свою хвалебную речь в коридоре: он прямо-таки восторгался тем, как я раскрыла тему. Тут появился преподаватель религии. Джераче остановил его и начал взахлеб превозносить мои достижения. Через несколько дней стало ясно, что одним священником Джераче не ограничился: он показал мою работу и другим преподавателям, причем не только с нашей параллели. Некоторые из них, встретив меня в коридоре, улыбались и отпускали пару-другую реплик по поводу моего сочинения. А преподавательница первого «А» — профессор Галиани, которую уважали, но побаивались, потому что она, во-первых, слыла коммунисткой, а во-вторых, славилась умением в два счета разбить любую плохо выстроенную аргументацию, — остановила меня в вестибюле. Ее больше всего поразила основная мысль моего сочинения: когда из городов уходит любовь, они меняются, перестают служить благим целям и в них воцаряется зло.

— Что такое, по-твоему, город без любви? — спросила она.

— Это город, в котором живут несчастные люди.

— Можешь привести пример?

Я вспомнила, о чем мы весь сентябрь говорили с Лилой и Паскуале, и вдруг поняла, что те разговоры дали мне куда больше, чем школа, в которую я ходила каждый день.

— Фашистская Италия. Нацистская Германия… Весь современный мир.

Она расспрашивала меня с особым интересом. Сказала, что я очень хорошо пишу, посоветовала прочитать некоторые книги и даже предложила принести свои. В конце она спросила, чем занимается мой отец. «Он швейцар в муниципалитете», — ответила я. Она ушла, опустив голову.

Я гордилась тем, что Галиани проявила ко мне интерес, но за нашим разговором ничего не последовало, и меня снова затянула школьная рутина. Не могу сказать, что я относилась к своей мимолетной славе отличной ученицы как к чему-то важному. В конце концов, о чем говорили мои успехи? Прежде всего о том, какую пользу принесли мне разговоры с Лилой. Она была нужна мне как стимул, как опора, как потайной ход в мир, расположенный за пределами квартала, далеко от окружающего пейзажа, привычных людей и идей, почерпнутых из книг. «Конечно, — говорила я себе, — сочинение о Дидоне — мое; умение красиво строить фразы — тоже мое; конечно, то, что я написала о Дидоне, принадлежит мне, но разве не вместе с Лилой мы это придумали, разве не заводили друг друга, разве мой интерес рождался не из ее интереса? А эта идея городов без любви, которая так понравилась преподавателям, — разве не Лила мне ее подсказала, пусть даже развила ее я, использовав свои знания? И какой из этого следует вывод?»

Я ждала новых похвал, чтобы убедиться, что и сама по себе чего-то стою. Я написала Джераче еще одно сочинение о царице Карфагена («Эней и Дидона: встреча двух изгнанников»), но оно не произвело на него впечатления, и он поставил мне восьмерку. Профессор Галиани по-прежнему сердечно со мной здоровалась, но и только. Правда, я сделала приятное открытие: она преподавала латынь и греческий Нино Сарраторе, который учился в первом «А». Я срочно нуждалась во внимании и поддержке и надеялась, что получу их хотя бы от него. Вдруг его преподавательница хорошо отзовется обо мне перед всем его классом? Тогда он наконец-то вспомнит меня и захочет со мной поговорить. Но моим надеждам не суждено было сбыться. Я часто видела его перед школой, утром и после уроков, но он был вечно погружен в себя и ни разу даже не взглянул в мою сторону. Однажды я шла за ним по корсо Гарибальди и улице Казановы и мечтала, что вот сейчас он заметит меня и скажет: «Привет! Я вижу, нам по пути. Я много о тебе слышал». Но он шагал быстрым шагом, опустив голову и не оборачиваясь. Я почувствовала усталость и презрение к себе. В ужасном настроении свернула на корсо Новара и пошла домой.

День проходил за днем, я занималась тем, что все упорнее доказывала учителям, одноклассникам и себе, какая я усидчивая и старательная. В то же время во мне нарастало чувство одиночества, я понимала, что учусь без удовольствия. Я попыталась рассказать Лиле о том, как огорчен учитель Ферраро, и уговаривала ее снова начать ходить в библиотеку. Я поделилась с ней своей новостью про десятку за сочинение по Дидоне; не распространяясь, о чем именно писала, я намекнула, что использовала некоторые ее мысли. Она выслушала меня равнодушно. У меня даже сложилось впечатление, что она уже не помнит, как мы обсуждали этот персонаж: у нее хватало других проблем. Потом она сказала мне, что Марчелло Солара, в отличие от Паскуале, не смирился с отказом и продолжает ее преследовать. Стоит ей выйти в магазин, он тащится за ней до лавки Стефано и провожает до телеги Энцо — не приближаясь, не пытаясь заговорить, — просто топает за ней по пятам. Каждый раз, выглядывая в окно, она видела его на углу: он стоял и ждал, когда она появится. Такое упорство ее пугало. Она боялась, что Марчелло заметит отец, или, что еще хуже, — Рино. Боялась, что мужчины начнут выяснять отношения, как это принято в нашем квартале, где драки случались чуть ли не каждый день. «Что я такого сделала?» — спрашивала она. Она считала себя тощей и некрасивой — почему же Марчелло зациклился на ней? «Может, я ненормальная? — мучилась она вопросом. — Почему люди не могут вести себя со мной нормально?»