Моя деревня - [37]

Г о л о с  Б о б р о в а (письмо первое). Здравствуй, моя дорогая жена Вера, доченька Аннушка и сынок Витюша! Вот уже три дня, как я прибыл на место. Всех наших заводских распределили по разным колхозам. Ребята попали в хорошие, а нас троих, Мигунова, Головко и меня, послали в захудалую деревню, в бригаду колхоза с громким названием «Красный партизан». Работы много. Но бригадир, мужик толковый, сказал: «Работайте на совесть — не обидим». Посмотрим. Мигунова и Головко поселили в дом приезжих. А мне места не хватило, и сунули меня в дом какого-то пьянчуги сторожа, некоего Кузьмы Петровича. У него только одна мысль — налиться и завалиться на печь. Вот и сейчас я пишу перед сменой письмо, а он где-то пропьянствовал, пришел, завалился да еще просит, чтоб я его жене не рассказывал о его проделках. Жену его я еще не видел. Она в городе. Наверное, поехала на базар. Тут все так. Как созреет что на огороде, так на базар, а деньги в чулок. В общем, собственников из них новая жизнь не вытравила. Я живу в комнате их сына. Он не то еще служит в армии, не то отслужил и не желает возвращаться в эту дыру. Я его понимаю. Дочь у них, Ларисой звать. Хорошая девчонка. Видно, работящая. Еще до зари убежала на ферму, подменять уехавшую в город мать. Как здоровье Аннушки? Подтвердилось ли подозрение на туберкулез? Как Витюшка? Если у Аннушки действительно в легких какая болезнь, Витюшку к ней, пока не вылечим, не подпускай. Я еще недельки две поработаю, а потом, если ничего не изменится, буду проситься через райком партии в другой колхоз — где посолиднее. Целую вас всех крепко и скучаю. Ваш Анатолий Сергеевич Бобров. Писал двадцать пятого июня из колхоза «Красный партизан».

Бобров сложил листок. Запечатал. Надписал адрес. Выключил настольную лампу и ушел к себе. Через короткую паузу, уже в кепке и куртке, прошел через комнату и вышел. Солнечный лучик лег на печь и, медленно перемещаясь, лег на лицо спящего Кузьмы. Кузьма сначала зажмурился, а потом вдруг во сне заорал.

К у з ь м а. Огонь! Огонь! Бронебойным! (И проснулся.) О господи! Не дадут глаза завести… (Повернулся на другой бок, но ненадолго. Снова перевернулся и, подперев кулаками голову, уставился в зрительный зал.) Спишь-спишь, а отдохнуть некогда! А во сне не он меня, а я его штыком проткнул! Ох, сон, сон! А к чему во сне огонь видеть? Гореть мне! Точно. Нагорит мне! Точно! От Катерины мне теперь покоя не будет! Ах же ты власть-власть! И что же ты делаешь?! Боевого сержанта ставишь в прямое и постоянное подчинение бабе. Да не просто бабе — жене. А жене — депутату! И этого тебе мало?! Так на́ тебе, Кузьма, бабу Героя! Вот и выбирай огневой рубеж… А что? А вот что! (Он поспешно слез с печи. Схватил веник. Подмел пол. Стряхнул со скатерти. Завел механическую бритву. Бреется.) Глядя на людей, хоть и не вырастешь, а тянешься.

Поспешно входит  Ж е н ь к а. Кузьма не обращает внимания.

Ж е н ь к а. Я говорю: здравствуйте, Кузьма Петрович! Как здоровье?

К у з ь м а. Здоровье лучше богатства.

Ж е н ь к а (радостно). Нас опять к вам. И снова целым отрядом.

К у з ь м а. Был бы отряд, а хомуты мы подберем. Чего стоишь? Если ко мне, то ставь на стол, а если к Ларисе — на ферме она.

Женька уходит из дома. Тут же возвращается, ставит поллитровку на стол. Уходит. Кузьма подошел, посмотрел на этикетку.

«Экстра». Что-то новое. А градусов! «Четыре рубля без стоимости посуды». Ах ты боже мой! Ее, значит, не пьют, а с посудой глотают. Вот ведь беда! Ведь только что завязал! Ведь только что бросил. Ох, беда! Болото без чертей не бывает! Ну, немножко?! А? Ну, самую малость?! И нет в тебе, Кузьма, ни силы, ни воли! Нет! Бешеному дитяти ножа не давати! (И решительно убрал бутылку в сервант.) Ах, как я себя уважаю! (Отошел от серванта. Снова повернулся и грустно смотрит на сервант.) Ну разве что только пригубить? Попробовать? А? Ведь все же «Экстра». (Двинулся к серванту.) Нет! Надо спасаться! А то так и душу пропью! Ведь здоровье гублю. А на селе уже говорят: «Кузьма спасается — по три раза в день напивается!» Нет! (Решительно прячет бутылку в ящик. Закрывает на ключ, а ключ через окно кидает в сад. Спохватился.) Ой, что же я наделал?! Нет! Все! И кончен про то разговор! Где награды? (Вынул из серванта шкатулку. Ставит на стол.) Так. Где костюм? (Вынул из шкафа пиджак. Натянул широченные брюки, белую нейлоновую рубашку. Надел пиджак. Крутится перед зеркалом.) Красив, подлец! Сам хлеба не стоит, а еще вино пьет! (Подошел к столу.) Так. «Слава» второй степени. Это за Дунай. (Прикрепил к пиджаку.) Третьей степени. За Днепр. Отлично. Ох красив, ох красив! А не помрет Катерина от такой красоты? Нет, выдержит. «За отвагу» — Сталинград. «Отечественная война» второй степени. За Москву. Сюда же медальки. Ах, надо бы надраить! (Прикрепляет медали.) Грозит мышь кошке, да издалече. «За Москву», «За Вену», «За победу», «За Японию», «Двадцать лет Победы», «Пятьдесят лет Вооруженных Сил». Эх, напрасно мне юбилейную не дали! Совсем бы нелишне. А у Кати орден Ленина и Золотая Звезда. Ну что ж?! Одна семья-то! Ведь ей бы одной, без меня, до такого не дослужиться. Значит, у нас на двоих полный комплект. Ничего!